Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Веселицкий пересказал Тинай-аге слова Щербинина и добавил от себя, что на большее его превосходительство согласие не даст.

— Вы разъясните его светлости, — предостерёг он агу, — что дальнейшее упорство мы будем расценивать как нежелание делом подтвердить истинное к России дружелюбие.

Предупреждение подействовало — хан назначил аудиенцию на 4 июля.

В указанный день, утром, русское посольство неторопливо двинулось к Бахчисараю. Растянувшись на полторы сотни сажен, выглядело оно внушительно и пышно: впереди шли несколько трубачей, оглашая окрестности медными звуками марша; за ними, под колышущимися на ветру знамёнами, уложив на плечи длинные ружья, вышагивали сто гренадеров, с обнажёнными палашами — сто карабинеров; далее верхом на рослом гнедом жеребце в окружении свитских офицеров ехал Щербинин в полной генеральской форме, тут же был Веселицкий, переводчики Дементьев и Константинов; за ними, раскачиваясь на ухабах, катила карета — сидевший в ней майор Стремоухое держал на бархатной подушке высочайшую грамоту, предназначенную для вручения хану; замыкали процессию трубачи и эскадрон гусар.

Достигнув ханского дворца, карабинеры и гренадеры зашли во двор, стали живым коридором: карабинеры — справа, гренадеры — слева.

Татарские чиновники встретили Щербинина у ворот, подождали, когда он степенно слезет с коня, и, придерживая под руки, проводили до крыльца. После торжественного объявления ахтаджи-беем Абдувелли-агой о прибытии полномочного посла российского двора Евдокима Алексеевича ввели в зал.

Вслед за генералом вошли остальные посольские люди.

Щербинин взял у майора Стремоухова грамоту и раскатистым, звучным голосом произнёс:

— Я имею честь донести до вашей светлости, что её императорское величество с удовольствием согласилась на вольное избрание крымским народом своего верховного правителя. Высочайший двор склонен и впредь подавать все способы к безвредному соблюдению татарской облает, нашим пособием существовать начинающей. Высочайший двор желает утвердить взаимство дружбы и союза на таких основаниях, кои бы навсегда всех татар обеспечивали в их благополучном состоянии.

Хан, как и было договорено, принял грамоту стоя, но целовать не стал — передал Багадыр-аге.

Затем высокие стороны сели: Сагиб-Гирей на софу, обложенную бархатными подушками, Щербинин — в широкое, обитое красным атласом кресло, поставленное напротив софы. Чиновники дивана, мурзы, генеральская свита продолжали стоять.

Ханский переводчик Идрис-ага, запинаясь, зачитал грамоту.

Сагиб-Гирей слушал её с кислым выражением лица, затем вялым голосом принёс от имени татарского общества благодарность её величеству за «человеколюбивые щедроты».

Хотя Щербинин не понимал чужого языка, но от него не ускользнул скучный тон ответа. Он счёл необходимым добавить:

— Искреннее и ревностное наше желание одно: сохранить Крымский полуостров со всеми принадлежащими ему народами в доставленной нашими трудами и попечением свободе и независимости... Отправлением к вам торжественного посольства Россия оказывает со своей стороны уважение, которое свойственно только от знатной в свете державы подобной себе державе оказывать. И коль мы решились почтить вашу светлость подобным торжественным посольством, то было бы противно нашей собственной чести и достоинству нашей империи после этого какие-либо способы к порабощению Крыма предлагать. Одним словом, мы хотим, стараемся и ищем все способы доказать не только татарским народам наше твёрдое к ним благонамерение, но и всему свету дать пример признать Крым в качестве свободной и независимой области. И когда сие общее признание приобретется, тогда и для Порты больше будет убеждения отступить от мнимого своего права на Крым... Вот почему ныне требуется скорое и окончательное свершение нашей негоциации, всему свету доказывающей независимое татарское состояние и определяющей способы его сохранения со стороны империи на все будущие времена.

Щербинин замолчал, довольный основательностью и изяществом своей речи.

Сагиб-Гирей выслушал переводчика и, глядя мимо посла, спросил скользко:

— Зачем вольного человека охранять? Он же вольный.

— Вольность без охранения не есть вольность, — сказал Щербинин. — Она всегда может быть подвержена похищению.

— Кем?

— У каждой державы есть и недруги и приятели. Одни стараются поработить свободный народ, другие же помогают защищаться от покушений... В договоре, который нам надлежит подписать, названы артикулы, определяющие способы защиты вашей вольности.

— Господин Веселицкий видит эти способы только в уступке наших крепостей и долгое время вымогал их.

— Учинённое от господина резидента домогательство, — примирительно пояснил Щербинин, — единственно источник свой возымело от торопливой его ревности видеть Крым в безопасности. На самом же деле злых намерений он не имел. Хотел только лучше высочайшее повеление исполнить — представить в ваше собственное благоизобретение меры, что вы предпринять захотите.

— Что мы должны подписать?

— О, сущую малость... Трактат, в котором будут назначены пределы нашего обережения вашей вольности. И акт, где содержалось бы ваше собственное предъявление о приобретённой вами вольности и твёрдом намерении хранить и защищать оную, с требованием признания Крыма независимой от Порты и от всех соседних держав областью.

— Минувшим летом мы уже трактовали с Долгорук-пашой. Акты были отправлены с депутатами в Петербург и там приняты, о чём её величество уведомило меня и всё общество... Разве этого мало?

— Все те акты остаются в силе! Однако следует положить прочное окончание начатому делу присвоением оному надлежащего формалитета. Я готов представить вашей светлости прожект трактата немедленно... А через неделю его можно подписать.

— В скорую работу вмешивается шайтан, — сказал Сагиб-Гирей. — Акт о вечной дружбе в один день не пишется!.. Я на неделе пришлю депутацию в ваш лагерь. С ней и обсудите...

Тем же порядком, под звуки медных труб посольство покинуло Бахчисарай, направившись к лагерю.

За обедом Евдоким Алексеевич сказал Веселицкому, приглашённому к генеральскому столу:

— Ожидать, что татары сразу подпишут трактат, увы, не приходится. С этим надобно смириться... И упрямство их, как бы раздражительно оно для нас ни было, принимать покорно, не отступая, однако ни на шаг от задуманного... Приличные внушения, изъяснения, настоятельства, соединённые с терпеливостью, с наружным уважением их взаимных вопросов и ответов и с возбуждением собственного их рассудка и внимания — вот те орудия, которые полезными и удачными могут быть.