Леонид Ефанов - Покорение Крыма

— Что молчишь, ага?.. Иль сказать нечего?

— Слова твои... слова... — начал тянуть Якуб, с трудом шевеля языком в пересохшем рту. — Твои слова... Они меня... Это клевета... Конечно! Это злая клевета! Ты же знаешь меня, капитан! И не первый год...

— Верность твоя мне хорошо известна, — резко оборвал его Бастевик. И добавил, продолжая издеваться: — Сейчас ты её ещё раз подтвердишь, если расскажешь о бароне... О вашей переписке, о тайных встречах.

— Я никогда с ним не встречался! Клянусь! И не писал!

— Брось лицемерить, ага! — вскричал вдруг капитан, вскакивая с тахты. — Мы перехватили его письма Шуазелю! Из них узнали о твоей измене.

Якуб понял, что разоблачён. Некоторое время он молчал, тяжело, с хрипом, дыша всей грудью, а затем, холодея от собственной смелости, разжигая злость к этому проклятому офицеру, визгливо, срываясь на крик, стал попрекать Бастевика невыплаченными пансионными деньгами, нанесёнными обидами.

Капитан обомлел от такой наглой, беспардонной лжи каймакама, схватился за шпагу, зашипел с ядовитой ненавистью:

— Я заколю тебя, мерзавец.

— Махмут! — истошно заорал Якуб, пятясь к стене.

Коренастый, плотный слуга мгновенно ввалился в комнату, могучим ударом сбил капитана с ног, подхватил выпавшую из его руки шпагу, приставил острый клинок к горлу.

Тут же в дверях появились другие слуги, турецкие стражники, стали вязать офицера ремнями. Бастевик, пытаясь освободиться, задёргался всем телом, но слуги крепко держали его. А Махмут ударил ещё раз — несильно, ногой в бок.

— Этот гяур оскорбил меня... — начал зачем-то объяснять Якуб, всё ещё со страхом глядя на капитана. Потом махнул рукой и уже спокойно — выбор сделан! — приказал: — Заприте его... И охрану поставьте.

— Ты пожалеешь об этом, сволочь, — сдавленным голосом пригрозил Бастевик. — Я ещё получу сатисфакцию.

Якуб небрежно дёрнул углом рта:

— Если жив останешься.

Слуги подхватили капитана под руки, выволокли за дверь...

Оставшиеся на окраине Дубоссар казаки спать не ложились, коней не рассёдлывали — лишь отпустили подпруги — и, собравшись в кружок, покуривая короткие трубки, ждали возвращения капитана.

— Ну что же он не идёт? Что ж тянет? — боязливо вопрошал казачок Петро, вглядываясь в темноту. Он впервые отправился в чужие земли и испытывал тревожную растерянность. — Уж не случилось ли чего?

— Не дури, хлопец, — отозвался старый Панас, для которого конвоирование было делом привычным. — Их благородие любит поговорить.

— Так ведь сам же сказал, что обернётся скоро.

— Сказал, сказал... Ну, может, ему там чарочку поднесли, закуску добрую. Кто ж откажется от такого? — попытался пошутить Панас, но в голосе его не было весёлости.

В темноте послышались торопливые шаркающие шаги.

— Никак, идёт? — обрадовался казачок.

— Не он это, — уверенно сказал Панас. — Капитан-то верхом уехал.

— А может, лошадь там оставил?

— Балда ты, Петро! — ругнулся шёпотом Панас. — Идёт-то один, а капитан был с турками.

Кто-то остановился у ворот, стал осторожно их открывать.

Казаки насторожились. Петро суматошно хватал себя за пояс, пытаясь вытащить пистолет.

Незнакомец чёрной тенью скользнул к казакам, спросил приглушённо:

— Откуда будете, служивые?

— Тебе какое дело? — грубо отозвался Панас.

— Капитан Бастевик с вами был?

— Ну был... Ты-то кто таков?

— Я каймакамов писарь Яков Попович... Вот что, казаки. Не ждите капитана. Ага арестовал его.

— Какой ага? Как арестовал? — воскликнули казаки все разом.

— Как, как, — передразнил их Попович. — В подвал посадил — вот как!

— А ты не брешешь? — с угрозой спросил Панас.

— Вот те крест!.. Я давний знакомый капитана. Сам видел, как его в тёмную тащили.

— Говорил я, говорил, — затараторил казачок Петро.

— Цыц, сопливый! — чугунно рявкнул на него Панас. — Ты ещё скулить начнёшь... Что же нам теперь делать, мил человек? — обратился он к писарю.

— Панас! — загорячился кто-то. — Давай отобьём! Турки-то не ждут — опешат!

— Дело надо говорить, а не языком молоть, — одёрнул казака Панас. — Как из города выскочим, коль пальба начнётся? Вона у турок заставы какие!

Старого казака поддержал Попович:

— Панас правильно говорит. У подвала стража. И во дворе ту рок до десятка. Не отобьёте!.. Возвращайтесь назад, расскажите всё кому следует. Пусть губернатор требует выдачи капитана.

Все посмотрели на Панаса.

Тот с угрюмой задумчивостью выбил с одного раза погасшую трубку, сунул её в карман, буркнул неохотно:

— Ехать надо... До Орлика доберёмся — нарочного в Киев пошлём... А тебе, приятель, за предупреждение низкий поклон. Как зовут-то, говоришь?

— Попович. Яков Попович... Так и скажите его превосходительству, что, мол, Попович сообщил. Меня в Киеве знают — поверят... Ладно, казаки, побегу я. Как бы каймакам не хватился.

Писарь повернулся, нырнул в темноту.

— На конь, хлопцы! — распорядился Панас.

Казаки торопливо подтянули подпруги, стали выводить лошадей из ворот.

Неожиданно рядом раздался гортанный крик, со всех сторон на казаков набросились вооружённые турки и после короткой яростной свалки повязали их.

Сентябрь 1768 г.

Главная квартира генерал-губернатора Малороссии и президента Малороссийской коллегии генерал-аншефа графа Петра Александровича Румянцева находилась в Глухове. В недалёком прошлом этот город был известен тем, что в нём обитали гетманы Левобережной Украины, хотя, справедливости ради, значительно большую славу он приобрёл благодаря открытой здесь в 1738 году первой в России певческой школе, готовившей певцов для придворного хора и ежегодно отсылавшей десять лучших учеников в Петербург услаждать переливчатым пением слух столичного света.

Каждое утро генерал-адъютант Румянцева Карл фон Каульбарс вносил в кабинет губернатора полученную за минувший день почту, укладывал прямо на середину стола, располагая сверху пакеты из Петербурга, Москвы, губернских городов, а книзу — рапорты из менее значительных мест и частные письма; со свойственной всем немцам педантичностью проверял, наполнены ли массивная фигурная чернильница и фарфоровая песочница, приготовлены ли очиненные гусиные перья, чистые листы бумаги. Убедившись, что всё в порядке, Каульбарс, одёрнув мундир, вытягивался у дверей, ожидая появления губернатора...

Сорокатрёхлетний Пётр Александрович Румянцев был, как принято говорить, личностью незаурядной. Талантливый и храбрый воин, решительный человек, он сделал завидную карьеру: произведённый в 15 лет в офицеры, юный граф участвовал в войне со Швецией, закончив её полковником Воронежского пехотного полка, во время Семилетней войны отличился в сражениях под Грос-Егерсдорфом и Кунерсдорфом, взял сильную прусскую крепость Кольберг и стал генерал-аншефом. Его узнала Россия!