Леонид Ефанов - Покорение Крыма

Веселицкий обо всём доложил Долгорукову.

Тот посопел толстым носом, буркнул коротко:

— С них взятки гладки... Эмир вернулся?

— Срок не подошёл, ваше сиятельство, — развёл руки Веселицкий. — Но джамбуйлукский хан Хаджи-мурза прислал человека с письмом.

— Зачем?

— Просит ваше сиятельство остановить армию под Перекопом, пока не придёт ответ на манифест.

— Ишь чего захотел, — насмешливо фыркнул Долгоруков. — Раньше следовало о том думать да крымцев уговаривать!.. Отпустите басурмана без ответа...

20 июня 1771 г.

Расстояние от Перекопа до Кезлева генерал Броун прошёл за три дня. Полагая, что турки окажут сопротивление, он за три версты от города остановил деташемент, изготовился к сражению: Брянский и Воронежский полки построил в полковые каре, между ними и на флангах разместил артиллерию; здесь же, на флангах, поставил два полка донских казаков. Пять эскадронов гусар Молдавского полка полковника Шевича и четыре роты гренадер генерал оставил в резерве.

Но Кезлев словно вымер — ни движения, ни звука.

Броун жестом подозвал казачьего полковника Себрякова.

— Не нравится мне сие безмолвие, полковник... Пошлите-ка казачков проведать!..

Полусотня донцов рысью направилась к городу, покружила у форштата и быстро вернулась назад.

Поджарый сотник доложил генералу, что Кезлев, по всей вероятности, пуст, хотя на рейде видны мачты двух кораблей.

— С чего ты взял, что пуст?

— Так не стреляли же по нам, ваше превосходительство!.. А ить мы в окраину въехали.

— В окраину, — гнусаво передразнил генерал. — Что ж дальше-то не сунулись? Забоялись?.. А может, турки хитрят! Может, заманивают?.. Воротись, погляди ещё раз!

— Ваше превосходительство, — несмело заныл сотник, — да нету там никого.

Броун презрительно покривил губы, перевёл взгляд на Себрякова.

— Полковник, пошлите других казаков!

Себряков, краснея за трусость сотника, тряся чубом, глухо проронил:

— Дозвольте самому разведать?

— Не полковничье дело в разведывание ходить! — отрезал Броун. — Пошлите казаков!

Себряков кликнул есаула Денисова, отчаянного рубаку, отличившегося при разгроме татарской конницы у Сиваша. Есаул с полусотней стремительно помчался к Кезлеву.

Казаков ждали долго — офицеры стали проявлять нетерпение.

— Ваше превосходительство, надо бы помаленьку входить, — посоветовал полковник Кохиус. — Скоро темнеть начнёт.

Броун был молод, храбр, но осмотрителен — покачал головой:

— Подождём ещё чуток, господа.

Но спустя четверть часа осторожно двинул каре к городу, прошёл две версты, снова остановился.

Здесь к нему подскакал Денисов.

— Город пуст и разграблен! Головой ручаюсь!

— Тогда не будем медлить, — оживился Броун. — Пехотные полки занимают центр, казаки — форштат, гусары — на пристань... Вперёд, господа полковники!

Перестроившись в батальонные колонны, солдаты стали втягиваться в кривые и узкие улицы Кезлева; осматривали дворы, рылись в домах, надеясь прихватить в ранцы забытые хозяевами вещички.

Но поживиться было нечем: город в самом деле оказался в невероятном разграблении — в домах побитая посуда, разломанная мебель, скудные съестные припасы рассыпаны по земле, затоптаны.

Оставшиеся немногочисленные обыватели из армян и греков рассказали, что погром учинили бежавшие из Ор-Капу янычары. Часть награбленного они погрузили на корабли, часть повезли сухим путём в Бахчисарай, остальное — побросали в море.

Тишину опустошённого, оцепеневшего города прорезали пушечные выстрелы. Стоявшие в гавани турецкие корабли открыли огонь по выскочившим на пристань гусарам, — огонь, впрочем, безвредный — ядра плюхнулись в прибрежные воды.

Броун велел артиллерии бомбардировать неприятельские суда.

Заметив пушечные упряжки, ходко выкатившиеся на песок, турки стрельбу прекратили, торопливо подняли якоря, распустили паруса и, удачно поймав ветер, стали быстро удаляться от берега. Для острастки батарея пальнула разок вслед кораблям, но тоже с недолётом.

Вечером Броун отправил в штаб Долгорукова рапорт о взятии Кезлева и пленении двадцати турок.

21—26 июня 1771 г.

Покинув Шокрак, по вязкой, непросохшей дороге Вторая армия двинулась к Салгиру, на берегах которого её поджидал авангард князя Прозоровского. Марш был длинный — тридцать девять вёрст, — тяжёлый, и в новый лагерь колонны вступили в седьмом часу вечера совершенно измотанные, растерявшие, как уже повелось, все обозы.

Долгоруков походил по лагерю, поставленному на скорую руку, но содержавшемуся в весьма достаточном порядке, осмотрел в зрительную трубу окрестные холмы, спросил о татарах.

— Покамест не балуют, ваше сиятельство, — успокоил его Прозоровский. — Казачьи разъезды многократно видели их в округе. Но держатся они на приличной дистанции и в стычки не вступают.

— А к переправе место выбрал?

— Тут выберешь... — неопределённо протянул князь, жестом приглашая командующего осмотреть берега реки, сплошь заросшие густыми зарослями камыша и сильно заболоченные после проливных дождей.

Сопровождавший командующего генерал-майор инженерного корпуса Сент-Марк сокрушённо покачал головой:

— Осадные орудия повязнут. Непременно повязнут... Надобно дожидаться подхода тяжёлых обозов с понтонами... Да... Без понтонов — повязнут, как в Сиваше.

— Это ваши заботы, генерал, — досадливо отмахнулся Долгоруков. — Только к утру переправу навести! Мы и так изрядно времени потеряли...

К девяти часам вечера пришли отставшие на марше лёгкие обозы. Тяжёлые — с понтонами, артиллерийские — задерживались.

Сент-Марк отчаянно ругался, но был бессилен что-либо сделать. И докладывать Долгорукову боялся. Его выручила переменчивая крымская погода: вялый ветер быстро окреп, тугие порывы пригнули камыши, задули костры, в небе всполохнули молнии, хлёсткие раскаты грома покатились над холмами, и, набирая с каждой секундой силу, на лагерь обрушился очередной затяжной ливень.

Долгоруков, уже отходивший ко сну, встал с постели, высунул покрытую ночным колпаком голову из палатки, в сердцах плюнул, вызвал дежурного генерала и, когда тот, промокший до нитки, вытянулся перед ним, приказал объявить ещё один растаг.

Утром 22 июня в армию вернулся Эмир-хан. Вместе с ним приехали Азамет-ага и ширинский Исмаил-мурза, настороженные, неразговорчивые.

— Я сдержал слово, русский начальник, — сказал Эмир, — протягивая Веселицкому скрученную в трубку бумагу с большой круглой печатью, болтавшейся на красном шёлковом шнурке. — И сам вернулся, и ответ привёз.

Веселицкий сделал знак Якуб-аге.

Тот взял бумагу, развернул, пробежал глазами по строчкам и с показным облегчением произнёс: