Вячеслав Усов - Цари и скитальцы

Про измену и умышление на жизнь государя — то, с чего начинались все допросы людей в высоком чине. — Умной так твёрдо заявил: «Не умышлял, в том ведают бог и государь», что больше к этому не возвращались. Если подобное признание потребуется, Василием Ивановичем займутся мастера. Пока же Годунов стал выяснять: первое — для чего Василий Умной-Колычев не дал ходу доносам на воеводу князя Воротынского и почему не выявил убийцу посланца Василия Грязного; второе — как он с княгиней Анной Тулуповой ввёл во дворец ворожею Лушку Козлиху; третье — знал ли о приязни между нынешней государыней и Борисом Тулуповым; четвёртое — кто из ближних людей царевича Ивана первым сказал, будто государь желает посадить царевича на удел в Новгороде; пятое — читалась ли на царевичевых беседах некая Хартия, и что в той Хартии говорилось про государя; седьмое — передать на запись все тайные речи княгини Тулуповой и прочих про здоровье государя, и откуда сим речам пошло начало; восьмое — к предыдущему, особо: не беседовал ли Василий Умной об том же с Никитой Романовичем Юрьевым либо с его племянником Протасием?..

Всего вопросов было двадцать три. Они были составлены вразброд, чтобы запутать Василия Ивановича, сбить на ложь и уличить в умолчании. К примеру, если он не расскажет о каком-то разговоре с Тулуповой, его признание сверят с её признаниями, а уж она-то не молчала перед огнём. Скоро Василий Иванович уловил ещё одну особенность вопросов: ему давалась возможность, признав вину по каждой статье, не раскрываться догола. Составленные Годуновым, вопросы исправлялись государем. Каждый из них хотел, чтобы Василий Иванович в чём-то не признался. Дмитрию Ивановичу было невыгодно снова поднимать дело Козлихи, когда он оказался игрушкой Колычева, а государю не хотелось ворошить новгородские воспоминания и подвиги Скуратова. Пытать Василия Ивановича было попросту опасно, он слишком много знал про всех.

И никому, кроме Бориса Годунова, нельзя было доверить тонкую беседу с обречённым руководителем Приказа посольских и тайных дел.

Василий Иванович не догадался только, что двоемыслие его ответов, выгодное Годунову и государю, будет использовано ещё и как доказательство неполного раскаяния. Частичное признание в изменных винах при явной нераскаянности каралось смертью.

У Колычева тоже были вопросы к Годунову. Хотелось знать, что думает молчальник и умница Борис о новгородском деле и опричнине. Возможно, в их взглядах было много общего, только Борис, как запоздало соображал Умной, умеет ждать и действовать тишком, а главное — не доверяет государю! Не позволяет себе расслабиться при нём, не верит искренности слов и даже помыслов.

Василий Иванович сказал:

— Жаль, ты дяде служишь, а не мне. Большую пользу мог принесть.

Тут проявилась осторожная гордыня Годуновых:

— Сабуровы и Годуновы от века Колычевым не служили!

— Не гневайся, я тоже не себе служил.

Борис позвал стража:

— Писец устал. Дай ему мёду, что я прислал, и сам угостись.

Оставшись наедине с Василием Ивановичем, он заговорил своим звенящим, самую малость нарочитым голосом со слезой:

— Все мы служим государю. Будь наша воля выше божьей, в нашей стране все жили бы в сытости и мире. За что-то нас господь наказывает то межениной, то взаимной злобой. Не нами начато... Зато дела наши с нами не умирают. А коли умирают, то это горше собственной погибели. Так ли, Василий Иванович, боярин?

— Так, так.

Василий Иванович насторожился. В дальнем углу словно бы засветилась плесень.

— Я ничего тебе не обещаю, — продолжал Борис тише. — Не властен. Ты сам загляни в своё сердце. Ведаешь — государство наше пребывает как бы в неистовом отрочестве и более всего нуждается в умном и неторопливом руководстве. Твои труды — тайные дела, лазучество. Хочешь ли ты из гордости унести их с собой в... опалу? Я всё пойму, и щедрость твою, и скупость.

Давая себе время на раздумье, Василий Иванович пошутил:

— Тебе ли говорить о скупости, Борис? Оттягал старицкую вотчину у тёзки своего.

Перед арестом Бориса Тулупова Годунов местничался с ним, выиграл дело и «за бесчестье» был пожалован тулуповской вотчиной в Старицком уезде. Этим решением государь давал волю сторонникам Годуновых рвать в клочья приспешников Тулуповых.

— Василий Иванович, мы не в Думе, — тихо возразил Борис, и глаза его ещё заметней увлажнились. —

Что нам друг друга хаять? Вотчина эта не нужна мне. Время придёт, я её пожертвую богомольцам нашим, все их молитвы вам с князем Тулуповым достанутся. Дать тебе клятву?

— Не надо. Хоть ты и змеиного племени, Борис, а отчего-то верю я тебе.

(Борис не лгал: при новом государе, восемь лет спустя, он отдал в монастырь тулуповскую вотчину на вечное поминание Умного-Колычева и Тулуповых).

Василий Иванович решился. Заговорил о тайном коробе, лежавшем в подклете дома на Арбате; о незаметных людях, внедрённых в татарские и немецкие слободы, и о разносчиках товара, морса, пирогов в Посольской избе и на Литовском подворье; о соглядатаях в стрелецких сотнях пограничных городков; о Штадене и Елисее Бомеле, о выявленных литовских шпегах Кмиты в Москве и Новгороде. Борис записывал, но в главном полагался на свою цепкую память шахматиста. Когда Василий Иванович дошёл до ближних своих помощников, Борис вздохнул:

— Сам ведаешь, как государь не любит оставлять злопамятных слуг.

Колычев примиренно помолчал.

— Борис! Люди мои в Литве затеяли игру. Я в государево избрание на королевство не верю больше, и он не верит, оттого я, видно, и сижу здесь: это ведь наша со Щелкаловым затея. Нас ждёт война, а не Уния с Литвой. Коли так, нет цены тому, что сделал мой человек в посольстве Ельчанинова. Он воротится, его придушат в пытошном подвале, и всё прахом. Спаси его.

Борис не мог давать неисполнимых обещаний. Умной был обречён. Лгать человеку со смертным знаком на лице было опасно. Обманутые мёртвые, случается, достают живых.

— Коли смогу, то сделаю.

— Вот тебе перстень. Минет ненастье, понадобится тебе верный слуга. Твой человек пусть найдёт Неупокоя и этот перстень на его пальце эдак вот повернёт. А коли не боишься, дай бумаги, я напишу ему. Он умный, он поймёт, чего другие не поймут. Ещё у меня просьбишка к государю, коли уж он не хочет видеть меня.

— Об чём?

— О лёгкой смерти. Не на Поганой луже.

Втайне Василий Иванович мечтал о заточении в Кирилло-Белозерский монастырь, где умерли в опале его отец и брат.

— То в государевых руках. Я передам.

Борис поднялся. Василий Иванович поклонился ему большим поклоном, как благодарный челобитчик. Годунов унёс из камеры богатый поминок. А серебро и золото осталось у Умного — крест да угорский золотой. Может быть, он и впрямь блеснёт на его выступивших рёбрах — ярче топора.