Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

Поднялся ропот, и к вечеру от городской управы прибыли члены санитарного надзора. Разразился бурный скандал, результатом которого было закрытие домашней мыловарни и взыскание с господина Марголина штрафа в размере пяти рублей.

— Дайте мне три дня! — кричал Иван Николаевич. — Ведь это первые пробы! Первый блин комом! Не может всё новое — с первого разу!

И опять это был глас вопиющего в пустыне...

— Ничего, Лиза, — сказал Иван Николаевич за вечерним чаем. — Я знаю выход! Знаю! Я напишу роман! Роман о своей жизни! Он явится потрясающим произведением! Вся Россия будет зачитываться! А юношам в назидание. — Он трепал по головам своих сыновей. — И получим уйму денег. Вот что! Сначала я напишу о своём замысле Максиму Горькому. Уверен: он одобрит и поддержит.

Гриша видел, что Елизавета Петровна смотрит на своего неистового мужа влюблёнными глазами...

Да, Ивана Николаевича Марголина многие, а под горячую руку или в ожесточении и домашние, называли чудаком, неудачником, соседи даже юродивым. Но Гриша видел, понимал, чувствовал: судьба подарила ему встречу с прекрасным, необыкновенным человеком, постоянно, неуклонно излучающим доброту и веру в её торжество, и самобытным народным талантом, которого окружающие не хотят — или не могут? — понять, не дают ему реализоваться. Почему?..

Второй друг Гриши по гимназии Митя Тыдман был совсем другим человеком, пожалуй, даже полной противоположностью Лёве Марголину, импульсивному, нетерпеливому, энергичному — эти черты характера Лёва наверняка унаследовал от отца. Сосредоточенный, спокойный, всегда выдержанный, Митя, ладный, крепкий, со смуглым лицом, которое удивительно красили глубокие карие глаза под дугами чёрных бровей, до конца обучения в гимназии знал лишь две страсти: чтение книг и спорт.

— Набраться как можно больше знаний и быть сильным — вот мои задачи, — говорил он. — А какое дело избрать, решу в последний месяц в последнем классе. Сейчас меня многое интересует. — Митя смеялся. — Можно сказать, всё.

Гриша был солидарен со своим другом: книги и спорт — это здорово! Но он уже знает, по какому пути идти. Как его старший брат, Иван... Его призвание — политическая борьба. Но об этом он не говорил никому, даже друзьям.

Семья Тыдманов была мало чем похожа на шумное, безалаберное семейство Марголиных. Отец Мити, Павел Емельянович, работал на строительстве телефонной линии инженером, занимали Тыдманы шестикомнатную квартиру недалеко от Московско-Курского вокзала на первом этаже старинного деревянного дома, который украшала большая терраса с колоннами. Матери Мити Гриша никогда не видел: она, страдая слабыми лёгкими, больше жила в Крыму или Италии. В квартире, обставленной тёмной мебелью и увешанной картинами в золочёных инкрустированных рамах, ещё обитали дед Мити, Емельян Алексеевич, благообразный седой старик, в молодости связанный с народовольцами (он больше пропадал в своём кабинете среди книг, рукописей, писем: работал над мемуарами), и девочка Оля, сестра Мити и ровесница мальчиков, хотя училась она тоже в гимназии, но на класс старше их. Ещё жили в доме горничная Клава, смешливая девушка с красными круглыми щеками, и повар Захар, очень мрачный и молчаливый субъект.

В этом доме самым привлекательным местом для Гриши была библиотека. Целую комнату занимали шкафы с книгами, под окнами стоял мягкий диван, обтянутый зелёным плюшем, такие же кресла располагались вокруг круглого стола, над которым висела лампа под зелёным абажуром. В этой комнате друзья часто уединялись — читали, делились впечатлениями о почерпнутом, но больше читали. Именно в эти годы Гриша Каминский по-настоящему познакомился с творчеством русских классиков, начиная с Державина, Радищева — и до Льва Толстого, Чехова. Читали мальчики и современных писателей, и тут по поводу прочитанных книг часто возникали споры.

Принимала в них участие и Оля, спокойная, насмешливая, такая же, как Лёва, смуглая и кареглазая, с длинной косой, переброшенной через плечо.

Гриша часто встречал взгляд Оли и смущался под ним, краснел — ему казалось, что Оля смеётся над ним. И действительно, кривя губы в усмешке, Оля говорила:

— Очень странно, Григорий, что вам нравится Бунин. Злой, всё язвит, отвратительно относится к женщинам.

— Но он правдиво пишет о жизни! — протестовал Гриша, не смея поднять глаз на девочку, которая сидела против него в кресле, вытянув вперёд ноги в белых чулках. — Бунин знает народную жизнь, вскрывает... — Он ещё больше смущался от того, что выражается высокопарно. — ...вскрывает её мерзости.

— И Иван Алексеевич великолепный стилист, — приходил на помощь другу Митя.

— Стилист! — фыркала Оля. — Все эти подробности отношений мужчин и женщин, все эти пикантности! Фу!

— Где все эти подробности, — наседал Митя, — так это у Арцыбашева, а никак, к твоему сведению, не у Бунина!

— Вот уж! — Оля гневно поднимала брови и смотрела... — насмешливо, насмешливо! — на Гришу.

«Она красивая», — с замиранием сердца думал Гриша.

— Арцыбашев мне как раз нравится, — продолжала Оля. — Да, да, не делайте, пожалуйста, круглые глаза! Подумаешь, какие пай-мальчики! Конечно, у этого писателя всё обнажено. Но всё как есть!

— Что — как есть? — спрашивал Митя.

— Всё! — не сдавалась Оля. — Он солидарен с Фрейдом. Вы хоть читали Фрейда? Любовь и голод правят миром!

И во время того разговора щёки девочки вспыхнули ярким румянцем, на глазах выступили слёзы, она вскочила с кресла и бросилась из библиотеки.

— Ну вас! Вы ничего не понимаете в жизни!

Хлопнула дверь.

— Не обращай внимания, — сказал Митя. — Вообще она хорошая. Это в последнее время с ней что-то творится... непонятное.

На дворе стоял 1910 год, Мите, Грише, Оле было по пятнадцать лет.

...Иногда в библиотеке Тыдманов собирались одноклассники друзей — поговорить, обменяться последними новостями, попеть запрещённые песни — в этом доме царил дух свободомыслия.

На такие собрания гимназистов, случалось, приходил Павел Емельянович — он любил побыть в обществе молодёжи, побеседовать с ними о житье-бытье, тайно испытывая беспокойство за будущее сына и дочери.

Павел Емельянович был деятелен, устойчиво жизнерадостен, ходил в серой французской тройке, и весь его облик был скорее европейский: продолговатое, всегда чисто выбритое лицо, аккуратно подстриженная бородка клинышком, мягкие манеры, снисходительная сдержанность в разговоре, голос ровный и доброжелательный.

Спустя многие годы, вспоминая Павла Емельяновича, Григорий Наумович Каминский понял, что, участвуя в их жарких, хаотичных дискуссиях в библиотеке, отец Мити и Оли преследовал одну цель — отвратить юные умы от революции: тут у него была своя историческая концепция.