Игорь Минутко - В июне тридцать седьмого...

До скорой встречи, Оленька! Из Москвы жди телеграмму.

Обнимаю и целую тебя — твой Григорий».

...Четвёртого июля 1914 года в Минске на Виленском вокзале остановился скорый поезд «Москва — Варшава». Из вагона второго класса быстро вышел Григорий Каминский с небольшим саквояжем в руке — загорелый, казалось, ещё больше раздавшийся в плечах, стремительный, весь — олицетворение порыва. В шумной толпе на перроне он нетерпеливым взглядом искал Олю Тыдман. Среди встречающих её не было.

«Неужели не получила телеграмму?»

Навстречу ему шли Митя Тыдман и Илья Батхон. Григорий сразу заметил: у обоих какой-то растерянный вид.

«Что-то случилось...»

Пожали друг другу руки, обнялись.

— Тебя не узнать, — сказал Илья Батхон.

— Ты как с курорта, — сказал Митя и отвёл взгляд в сторону.

— Где Оля? Что с ней?

— Ничего... — сказал Митя.

— Она получила мою телеграмму?

— Я получил твою телеграмму. — Митя подавил вздох. — Оли нет в Минске, она в Италии.

— В Италии? — ахнул Григорий.

— Да, в Италии. — Митя заговорил быстро, ему необходимо было всё скорее сказать. — Её туда отправил к матери отец. Он каким-то образом узнал о том, что она ходит на занятия кружков, делает там доклады... Потом нашёл в её комнате листовки, которые она должна была передать в депо...

— Кто нашёл? — перебил Григорий. — Павел Емельянович в комнате Оли делал обыск?

— Нет конечно! Как ты мог подумать? Отец зашёл к ней, а на столе эта стопка листовок...

— Да как можно! — вырвалось у Каминского. — Сколько раз ей говорил о предельной осторожности!

— Всё равно бы это произошло, Гриша, — сказал Митя. — Отец почти сразу начал догадываться, ещё весной.

— И о тебе он всё знает? — спросил Каминский.

— Думаю, знает. Но со мной на эту тему разговоры не заводит. А про Олю сказал, когда её на вокзале провожали: «Дочь социал-демократам, ведущим страну в бездну, я не отдам». Вот такие дела...

— И Оля безропотно согласилась поехать?

— Безропотно? — Митя задумался. — Не знаю. В последние дни отец часто уединялся с Олей в библиотеке. Для долгих бесед. Меня на эти беседы не допускали.

— Ладно! — не сумев подавить ожесточение, сказал Григорий Каминский. — Пошли!

И тут заговорил молчавший до сих пор Илья Батхон:

— К дяде тебе возвращаться нельзя. Вернее... Алексей Александрович уже не живёт там, его вообще нет в Минске...

— То есть как нет? — Григорий ничего не понимал.

— Мы устроили его вместе с семьёй в Витебске, у надёжных людей. Временно...

— Да что случилось? — перебил Каминский.

— Среди наших товарищей идут аресты. Нависла угроза над твоим дядей. — Батхон вздохнул. — После ареста Стефана Любко и Шмула Штейнбова.

— Их арестовали?

— Не только их. Можно предположить, что и тобой заинтересовались. Поэтому...

— Поэтому, — перебил Митя, — поживёшь у нас. Комната для тебя готова, и дом Тыдманов вне подозрений у полиции и жандармов.

— А как же Павел Емельянович? — в некотором замешательстве спросил Григорий.

— Он согласен, я с ним говорил.

— Ничего не понимаю! — Каминский был в полной растерянности. — Он обо мне ничего не знает?

— Думаю, отец знает главное. И о тебе, и обо мне.

— Ладно, поехали! А там разберёмся.

— Вы отправляйтесь вдвоём, — сказал Илья Батхон. — У меня здесь есть дела. Пока, Гриша, никакой инициативы, постарайся быть как можно незаметней. Все занятия твоих кружков мы отменили. Не волнуйся — до времени. Через несколько дней встретимся. Я сам найду тебя.

...Молча ехали на извозчике. Наконец Григорий сказал:

— Я поживу у вас неделю, пока не подыщу квартиру попроще.

— Живи сколько надо. — В голосе Мити прозвучала обида.

«Оля, Оля! Что ты наделала!..»

30 — 31 октября 1917 года

«Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства — это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов.

25 октября 1917 г., 10 часов утра».

«Тульская молва», 30 октября.Театр «XX век» на Киевской улице. Рекордная драма в шести больших частях с участием знаменитого артиста Бонар — «Пляска любви — пляска смерти».

«Земля и воля», 30 октября. Расследование о захвате мельницы. Министр внутренних дел предложил местному комиссару произвести расследование по делу о захвате крестьянами деревни Рябово Венёвского уезда у члена Союза мукомолов Любимова мельницы, арендуемой у гражданина Бетринского. И, в случае установления данного факта, срочно принять меры к возврату мельницы арендатору, при необходимости употребив силу. Принято из Петрограда по телеграфу 24-го числа сего октября.

«Тульская молва», 30 октября.Гастроли Смирновой, Юрьева и других переносятся. О дне гастролей будет объявлено особо.

«Голос народа», 30 октября.Совещание Продовольственной комиссии. Под председательством члена городской управы А.П. Ванинова состоялось совещание Продовольственной комиссии. Обсуждался вопрос о проведении в жизнь постановления Городской думы об изменении способов использования тех или иных суррогатов, могущих собой заменить муку для выпечки хлеба. Мера эта вызвана недостатком муки и несвоевременным подвозом ея в связи с аграрными беспорядками в губернии.

«Тульская молва», 30 октября.Спектакли в Новом театре труппы знаменитых актёров под главным режиссёрством Лайна «Дни нашей жизни», сочинение Леонида Андреева, и «Война», сочинение Арцыбашева, отменяются.

«Земля и воля», 31 октября.Из передовой статьи: «Большевики-ленинцы с первого дня своей власти спешат спрятаться под покров ночи. Ночью они расстреливали Зимний дворец, теперь они хотят создать ночь трудового народа, чтобы обследовать свои дела. Они закрыли почти все петербургские газеты, они ввели цензуру, захватили телеграф и в нём тоже установили свою цензуру. Они организовали прослушивание частных разговоров по телефону. Зато они завалили столичные улицы своими «Правдами». Они боятся света, боятся критики? Разве трудовому народу уже не нужна сознательность, которая складывается лишь после знакомства с разными взглядами на один и тот же вопрос?»