Валерий Полуйко - Государь всея Руси
- Название:Государь всея Руси
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Армада
- Год:1996
- Город:Москва
- ISBN:5-7632-0108-6
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Валерий Полуйко - Государь всея Руси краткое содержание
Ему ли, им ли должны мы наиболее удивляться?
Если он не всех превзошёл в мучительстве, то
они превзошли всех в терпении, ибо считали
власть Государеву властию Божественною
и всякое сопротивление беззаконием…»
Н.М. Карамзин
Новый роман современного писателя В. В. Полуйко представляет собой широкое историческое полотно, рисующее Москву 60-х годов XVI в. — времени царствования Ивана Грозного.
Государь всея Руси - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Кратко и просто написано, но сколько хитрости и находчивости, сколько отваги, мужества и самоотверженности нужно проявить станичникам, чтоб исполнить это короткое предписание. И от того, насколько удачно справят они своё дело, нередко зависит успех или неуспех в отражении татарского нападения.
Понимают это и татары, у которых есть только одно оружие против русских пушек и крепких городских стен — неожиданность, внезапность. Если им не удастся прокрасться незамеченными мимо русских застав и сторо́ж, не удастся отсечь станичников от кратчайших дорог к городам, куда они понесут свои вести, не удастся перехитрить или заманить их в какую-нибудь ловушку, то не знать им удачи на русской земле, не добыть ни полону, ни скарбу, быть им битыми и прогнанными вон в Дикое поле. Потому-то и боятся крымчаки станичника и ненавидят его самой лютой ненавистью, и, если уж станичник попадается им в руки, месть их страшна. Они выжгут ему глаза, отрежут язык, зальют кипящей смолой уши — и отпустят. Никакого выкупа не возьмут они за станичника, сколько б им ни посулили, хотя жадны безмерно и по большей части лишь тем и живут и кормятся, что выручают от продажи пленных. Но станичник для них — не пленный. Он — враг, и даже больше чем враг. Врага они тоже продадут на невольничьем рынке в Кафе или отправят к туркам на галеры, а со станичником поступят только так: изуродуют и отпустят, намеренно отпустят, чтоб он своим уродством служил теперь уж и им, татарам, пусть и невольно, но служил, внушая страх другим.
Немало этих несчастных по украинным городкам, часто скитающихся в нищете, и угрюмится станичник, когда видит их, и подспудный голос нередко нашёптывает ему как раз то самое, что и стремятся заронить в него татары, воочию показывая, что ждёт любого из них в том страшном, проклятом поле, куда они направляют своих коней. Паскудное это чувство, бывает, заползёт в душу, вкрапится в неё, как червоточина, и донимает, гнетёт... Слабого, глядишь, и сгложет, сломает. Захряснет в таком страх, как струп на ране, — и не притронься, не зацепи! Такой уже не станичник, не глаза и уши Руси, — такому в поле и самому худо, и другим от него беда, и делу урон. Но слабый тут редок. Слабый не часто пускается на поиски лучшей доли, он так уж и вековует или погибает там, где застало его невзгодье. С отчаянья разве что бросится он в такие края, но раз у него не хватает силы прижиться на лучших местах, здесь ему не прижиться и подавно. Здесь народец особый: здесь те, кто всегда верил и до самого гроба будет верить в свою судьбу, в свою удачу, и искать её, и стремиться к ней наперекор любым опасностям и лишениям. Такого если и тронет тревожная мысль, то только тронет, а в душу его ей не проникнуть, не вгрызться в неё, не влезть, потому что в нём как бы и нет той самой души, что водится в человеке помимо тела и разума. Он суцел, един, он, как камень, одинаков и изнутри и снаружи. Если татарская стрела или сабля вонзается в его тело, она вонзается и в его душу, и в сознании его тоже остаётся отметина — не как память о боли, а как память о неудаче, о торжестве врага над ним, пусть и временном, но всё же торжестве, и эта память непреходяща, неистребима, она сильней страха, сильней той извечной самосохраняющей силы, что заложена во всём живом, эта память жестока, беспощадна, но и в то же время полна гордости, мужества, самоотверженности.
Но есть ещё и другая память. Она всегда живёт в каждом русском. Да и не память это даже, а что-то совсем-совсем особое, слившееся с ним, сросшееся, ставшее его частью — сгусток боли и ненависти, жажда возмездия и презрение, яростное, вековечное презрение к врагу, попирающему его землю, его веру, его святыни... Особенно остры эта боль и ненависть, эта жажда возмездия и презрение в тех, кто хоть однажды пережил татарский набег, видел разорённые деревни, церкви, монастыри, с отчаяньем провожал глазами угоняемых в плен братьев, сестёр, отцов, матерей. И вот эта ненависть, эта жажда отмщения, это презрение к врагу сильней страха перед ним, сильней всего того, что изуверством и беспощадностью он стремится вселить в каждую русскую душу. И когда станичник остаётся в Диком поле один на один с этим жестоким врагом, он уже не служилый, исполняющий службу за жалованье, он — русский, просто русский, защищающий отчий край, родину, ради которой он и рискует головой.
И ничем не воздадут ему за этот риск — ни земли лишнюю десятину не прирежут, ни жалованья не прибавят, разве что панихиду отслужат по полному чину, если сыщут в степи его тело, а не сыщут, то скромно помянут в день общей памяти, утверждённый царём по благословению митрополита для поминовения «благоверных князей, бояр, христолюбивого воинства, священнического и иноческого чина и всех православных христиан, от иноплеменных в бранях и на всех побоищах избиенных и в плен сведённых, голодом, жаждою, морозом и всякими нуждами измёрших, в пожарах убитых и огнём скончавшихся, и в водах истопших» [4] День этот отмечался 25 октября по старому стилю, накануне праздника святого Дмитрия, посвящённого великомученику Дмитрию Солунскому и причисленному Православной Церковью к лику святых московскому князю Дмитрию Донскому, который и являлся инициатором установления этого дня. После победной Куликовской битвы, в которой полегли многие тысячи русских воинов, Дмитрий Донской прибыл в Троице-Сергиеву лавру, где была отслужена специальная панихида «по убиенным воинам». Было решено служить такую панихиду ежегодно. Иван Грозный 21 июня 1548 года подтвердил это решение царским указом. (Здесь и далее примечания автора).
.
Общая память или в лучшем случае панихида и крест над могильным холмиком да ещё не очень щедрое жалованье — вот и всё воздаяние станичнику за его службу, за его риск, за самоотверженность, и, казалось бы, быть ему нерадивым, осторожным, нерешительным, пекущимся больше о себе самом, о своём благополучии, о своей безопасности, как иные на иных службах, даже и не столь трудных и опасных. Ан нет, не таков станичник! И не потому вовсе, что он уж такой особенный, а потому, что служба у. него такая — совсем-совсем особенная. На любой другой службе нерадивость — это только нерадивость, осторожность — только осторожность, забота о собственной безопасности — всего лишь трусость, а для станичника нерадивость — это пособничество врагу, нерешительность и осторожность — почти измена, а забота о собственной безопасности — полное предательство.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: