Валерий Полуйко - Государь всея Руси

Пошумят, побранятся, потолкаются, но к рассвету всяк себе место сыщет. Какое-никакое, но сыщет! А. там — глядь! — уже первый пирожник поспешает с лотком пирогов. Рожа у него преподобная, как у праведника, и румяная, как его пироги! За ним вслед — сбитенщик. Этот голосист, залихваст, орёт свежим горлом, будто батогом хлещет: «Вот обитень, вот горячий! Пьёт приказный, пьёт подьячий!»

С утра, по прохладце, и сбитень к нутру: душу согреет, взбодрит, а к полудню, когда станет зноить, прикатит на Пожар и квасная кадь.

От пирогов и сбитня страсти поулягутся, шум и руготня поутихнут, да и не до свар уже: на шесте подле Земской избы уже поднято знамя — пришло время начала торговли. Торг оживает, люднеют ряды, отпираются первые лавки... У Николы Мирликийского и Параскевы Пятницы отходит утреня. Церкви этих святых на торгу неспроста: и Николай и Параскева издавна почитаются покровителями торгующих, поэтому многие, прежде чем направиться в ряд или отпереть лавку, непременно завернут в церковь: копеечная свеча — не велик убыток, а душе покойно: почтил, задобрил святых.

Конечно, не всяк торгующий этак-то чтит своих небесных покровителей. Свечи, и чаще не копеечные, — это от тех, кто побогаче, поудачливей: богатство благочестиво — это давно замечено, а кто беден, кто день-деньской мотается со своей коробьей по всему торжищу, ногами и горлом стяжая свой скудный достаток, тот и на копеечную свечку не расщедрится. Обмахнёт себя крестом перед папертью — и всё его почтение.

Простолюдин и вообще-то скуп в таком деле. И даже оправдание выдумал своей скупости: мол, повадишься к вечерни — хуже харчевни: ныне свеча, завтра свеча, ан и шуба с плеча! С этой неотразимой житейской правотой он и ходит под Богом, заворачивая в кабак чаще и охотней, нежели в церковь. Правда, он и кабак не считает совсем уж потребным местом и всяких замысловатых словес — прибауток, пословиц, поговорок — насочинял про сие заведеньице даже больше, чем про церковь, только всё это, сочинённое им, по большей части усмешливое, балагурливое, лукавое... Есть, конечно, и назидательное, и слегка журливое — не без этого! — но отчаянного, безысходного, такого, чтоб навсегда сделало трезвенником, — такого нет!

Церковь и кабак в извечном соперничестве друг с другом, однако здесь, на торгу, они уживаются мирно, и не просто уживаются, но и дополняют друг друга, ибо здесь, на этом самом оголтелом житейском ристалище, человеческий дух подвергается таким испытаниям, пройти через которые ему во все времена помогала не только молитва, но и добрая чаша вина.

В церкви отходит утреня, а на другом конце торга, в питейной избе, как зовётся в приказных бумагах кабак, начинается своя служба. На коньке питейной избы торчит ёлка. Так заведено — всё имеет своё знаменание, свой знак: церковь — крест, тюрьма — царский герб, а кабак почему-то означили ёлкой, и вот сюда, «под ёлку», уже начинает сходиться питейная братия. Братию эту зовут ярыжками. Сходятся они «под ёлку» в такую рань исключительно наудачу. За душой у них нет ни гроша, ни полушки, но есть надежда — коль повезёт — опохмелиться в долг. А повезёт тем, кого кабатчик наймёт (ежели наймёт!) делать какую-нибудь чёрную работу. Им он и нальёт в долг. Остальным придётся искать заработок в другом месте. Найти его, впрочем, совсем не трудно: на торгу, куда ни кинь взгляд, кругом заработок! Черной, ломовой работы тут невпроворот, и работного люда для неё тоже не мало: и дрягили, взвешивающие товар на Мытном дворе, и крючники, таскающие его день-деньской по рядам и лавкам, и возчики, и лодочники, работающие с ранней весны на перевозе, когда ещё не наведён через Москву-реку наплавной мост, — а сколько ещё на подхвате, на побегушках — не перечесть! И всё равно, будь их и вдвое, и втрое больше, всей работы, что требует торг, им нипочём не поднять. Особенно тяжко становится в летнюю пору. Едва сходит на реках лёд, как на пристани у Николы Мокрого начинается столпотворение: барки, насады, расшивы, струги, доверху набитые грузом, идут по Москве-реке нескончаемым потоком, идут днём и ночью, и все эти грузы (неисчислимое количество пудов!) надобно спешно, радиво, без порчи перенести на берег, потом погрузить на телеги, доставить на Мытный двор, всё, что подлежит взвешиванию, пропустить через «важню», потом снова уложить на телеги, свезти на торг — либо в лавки, либо в амбары гостиных дворов, — снова выгрузить, снова уложить... И те барки, те струги, те огромные, неуклюжие расшивы по нескольку десятков саженей в длину не уходят в обратный путь порожними, они принимают в свои трюмы то, чем богата Москва, и, стало быть, всё начинает крутиться в обратную сторону.

Черной, подсобной работы немало и в других местах — на Пушечном дворе, у бронников, у хамовников [98] Бронники — мастера, делающие доспехи. Хамовники — ткачи, полотнянщики, скатертники. , у кожевников, но всяк, кто ищет такой работы, непременно идёт на торг, ибо только здесь происходит паем. На Варварке нанимают в работы котельники, кузнецы, таганники; у Покровского раската и Лобного места — гончары, кожевники, хамовники; у начала Ильинки, на крестце, толкутся безместные попы; у Никольского раската — постоянное место наёма на Пушечный двор. Работа на Пушечном дворе особенно тяжкая. Туда нанимают бить глину, таскать землю в литейные амбары, разбивать молотами медь для литья... Платят по алтыну в день. Плата хорошая: нигде больше этого не дают, поэтому подьячего с Пушечного двора всегда поджидают с нетерпением. Он является не каждый день, но если уж является, то желающих заработать алтын находит без труда.

Взобравшись на деревянный столец [99] Столец — здесь: сиденье, стул. , который приносит с собой, он неторопливо расправляет оторвыш несвежей бумаги, долго, с таинственным видом вглядывается в него — по надменной обвычке всей мелкой чернильной братии, — показывая черни, сколь непростое дело — грамота, и, непременно покхекав, начинает выкрикивать:

— Бить глину к литейному делу и к образцам! [100] Образец — модель и кожух. Наймутся пятеро! А дачи — алтын!

Порядок найма давно всем известен, и несколько человек тоже неторопливо, как бы нехотя, становятся у подьячего за спиной. Тот осторожно поворачивается, молча, строгим перстом пересчитывает их, лишних гонит прочь и, опять покхекав, продолжает:

— Ковать с казёнными кузнецами к пищали сердечник! Наймутся трое! А дачи — алтын!

— По таковой работе, чтоб с кузнецами, надобе дачи поболе! Алтын с деньгой! — вздумывает кто-то поторговаться с подьячим.

— Верно! — поддерживают его. — На таковой работе семью потами изойдёшь! Надобе с деньгой!

— А буде, с нудьгой? — Подьячий презрительно кривится, выискивая в толпе того, кто затеял этот совершенно бессмысленный торг, и, найдя или выбрав просто ближнего, сурово, с назидательностью выговаривает ему: — Третьего дня железного ряда торговому человеку за мешок кузничный [101] Мешок кузничный — мех для раздувания огня в горне. дано двадцать алтын, и мешок тот будет дмити [102] Дмить — надувать, раздувать воздухом. на кузне цельной год, не то два, коли добрый... А цена ему — всего двадцать алтын! Разумей потеперь, что есть ты, гулящий [103] Гулящий — здесь: относящийся к так называемым «гулящим людям» — разряду населения, который состоял из людей, не приписанных ни к служилым, ни к посадским, ни к крестьянам. , ярыга, и что есть мешок кузничный! Тебе, гулящему, за бесчестье — чарка вина. Восе и цена тебе красная! Како и всем вам, гулящим!