Валерий Полуйко - Государь всея Руси

— Мы-то гулящие, псы смердящие! А ты, никак, из господ, токмо самый испод?! — беззлобно поддевают его.

— Боярской курице племянник!

— Нищебродье! Табалыжники! — огрызается подьячий. — Где вы ещё тот алтын возьмёте? Да и квас даровой!

— Тьфу на тебя! — загалдели враз ободрившиеся ярыжки. — Так бы сразу и говорил: с квасом! А то треплет зря языком: мешок, мешок!

— Да нешто не говорил? Ох ты, Господи! — искренне сокрушается подьячий. — То вы, анафемы, сбили меня!

С недавнего времени, как появился в Китай-городе ещё и Печатный двор, стали нанимать ярыжек и туда. Плотники срубили только избу для печатного стана да обнесли её крепким оба́полковым забором [104] ...оба́полковым забором... — сделанным из досок, крайних от бревна. , но, чтоб двор довести до ума, ещё много чего нужно было сделать: и стены промшить, и печь поставить, и колодец выкопать.

Все дни у Ивана Фёдорова [105] Иван Фёдоров (ок. 1510— 1583) — русский первопечатник. В 1564 г, в Москве совместно с П. Мстиславцем выпустил первую русскую печатную книгу «Апостол». Позднее работал в Белоруссии и на Украине. теперь были заняты приготовлениями к началу печатания: он отлаживал стан, делал пробные оттиски, запасался краской, бумагой, поэтому всё, что ещё предстояло сделать на Печатном дворе, стало исключительно заботой Петра Мстиславца. Он назначал работы, он следил за ними, он же и нанимал для этих работ мастеров и ярыжек, хаживая чуть ли не каждое утро с этой целью на торг.

Вот и нынче пришёл он к Никольскому раскату. Нужно было нанять работных людей в помощь мастеру, делавшему колодезный сруб, да и сваи надобно было бить под амбар, без которого в будущем никак не обойтись, ибо негде им будет хранить всякие потребные к печатному делу припасы. Они уже и сейчас затеснили всю печатню.

Когда подьячий увёл нанятых им ярыжек, оставшиеся, те, кого нынче обошла удача или кто не захотел надрываться на Пушечном дворе, обступили Петра Мстиславца. Многие уже знали его, нанимались к нему и теперь только ждали от него слова — на какие работы он пришёл нанимать сегодня.

— Нынче найму десятерых. Работы разные, но не больно трудные, потому плата, как и прежде, — пол-алтына. Сруб колодезный делать, землю копать, сваи бить...

— Сказывают, что государь повелел нещадно давать от казны своей царской на созидание книжного дела, а вы с дьяконом плату всегда назначаете скудную.

Пётр за то время, что ходит на торг, понаслышался про себя и про дьякона всякого — их уже принялись оплетать паучиными тенётами: видать, дело их стало кому-то поперёк горла, но такое он слышал впервые и даже растерялся поначалу, да и как было не растеряться: вон ведь что на них возводят! В корыстовщики зачисляют!

— И кто же, любо мне знать, сказывает такое?

— Люди сказывают, человеки...

— Буде, те, что царской казне счёт ведают?

— Скажешь ещё! — засмеялись ярыжки. — Нешто они с нами вожжаются? Таки ж, как и мы, сказывают — простонародье... На торгу слух идёт, ан намеднях и в кабаке сказывали...

— Вот за таковую работу, я мню, и поболе алтына дают! Почто бы вам не поискать тех дающих, а? Языком-то, поди, будет легче работать?!

— Да мы ничего!.. — покладисто отступились ярыжки. — Ты не бидься, добра человек! Нешто мы то в осуд? Мы — как сказывают! Люди ложь, и мы тож!

— Почто же ложь? Истинно, государь не жалеет казны своей на строение книжного дела. Щедрость его безмерна и ко всякому доброму делу христианскому весьма попечительна. Тому довод и храм Божьей матери, — кивнул Пётр в сторону Покровского собора. — А та казна, что была положена им на созидание сей святыни, — какова она? Помыслите в разуме своём! Однако чёрным работным людям, кто помнит, — которая дача была? Неужто рубль? Али полтина? Али алтын?

— Да мы ничего! Нам всё едино! — опять загалдели ярыжки. Лица их виновато насупились.

— Ты не бидься, добра человек, — тронул Петра за руку один из них. — Кабы мы то в попрёк... А то так — отдохнул язык за ночь. Знамо, пусти уши в люди, всего наслушаешься, а наши уши день-деньской в людях. Здраво ли реку, братцы?

Ярыжки одобрительно зашумели, закивали головами, а когда шум утих, из-за спины Петра неожиданно высунулся щуплый, невзрачный мужичок — по его одёжке было видно, что он не из ярыг, не из гулящих, а, должно быть, из тех окрестных поселян, кого нужда и подступающий голод погнали на заработки в город. Почтительно стащив с головы кургузую шапчонку, он робко промолвил:

— Народ христианский имеет сумление...

Высказать своё «сумление» он, однако, не решался: виновато втянув голову в плечи, ждал дозволения Петра.

Пётр дружелюбно улыбнулся ему, показывая, что готов его выслушать, но мужичок, видать, ждал непременно словесного дозволения.

— Что молчишь-то? — ткнули его в спину. — Сказывай, что хотел!

— Сумление имеет народ христианский... Вот же как! Понеже сказывали надысь в книжном ряду... Ходил аз, грешный, туда Евангельице продать... Совсем, видит Бог, обнужал... На хлебное пропитание ходил аз, грешный, Евангельице продать... Вот же как! Мне его батюшка мой благопочивший отказал... Доброе было Евангельице, украсливое, в затылок поволоченное [106] В затылок поволоченное — у которого обтянут кожей только корешок. ...

— Что сказывали-то, окомелина дубовая?! — вновь ткнули его, уже раздосадованно, посильней.

— Ох, худое сказывали, люди добрые!

— Люди добрые, а сказывали худое? — загоготали ярыжки.

— То аз к вам — люди добрые, — лепетнул мужичок. — А сказывали — в книжном ряду... И сказывали, что дело сие — бесовское... Вот же как! — Он ещё сильней втянул голову в плечи, будто ждал, что его непременно ударят. — И что... Вот вам крест, истинно так сказывали, что книги печатные будут совсем не святые духовные книги... Понеже святые духовные книги ника ко нельзе напечатать! Они брегомые Богом и непретворимы! Вот же как! А будут те книги печатные — бесовские, кощунные... Про Китовраса, сказывали, и прочие...

— Кто он есть таков сей Китоврас? Али Влас? — громко и грозно, как на допросе, спросил кто-то из задних рядов.

— Сказывают, бес, — робко ответил мужичок, но его будто не услышали — все стали смотреть на Петра.

— Пустое, — равнодушно махнул рукой Пётр. Страшный рассказ мужика был ему не в новость: слухи про богоотметные, кощунные книги, которые якобы будут печатать на Печатном дворе, поползли чуть ли не с того самого дня, как начали строить сам двор. Говорили про колядники, про «Мартолог», про «Шестокрыл», про «Аристотелевы врата», теперь вот вспомнили про Китовраса. — То навет тех, которые сами и чтут про Китовраса, — сказал Пётр, не найдя ничего более убедительного. — Токмо все их старания пустошны; кроме самих себя, им никого более не обличить.