Вячеслав Усов - День гнева

Читавшие Макиавелли вспоминали, что этот способ применялся Александром Македонским. Посмеивались: ужели ржание и топот, фуражировка в деревнях, потравы и грохот охотничьей стрельбы в кишащих дичью лесах произведут меньше переполоха, чем утреннее пение трубы?

Велиж захватили без крови. Его воеводы воззвали к Замойскому: «Мы присягнули государю держаться пятнадцать дней, посля сдадимся...» Он дал неделю. От Велижа коронный гетман тоже повернул на север, к Лукам, только другими дорогами...

Тяжко давались лесные переходы. Надворный гетман Ян Зборовский искренне возмущался московитами, злонамеренно не гатившими болот, не расчищавшими буреломы на дорогах. Случалось часами не видеть неба из-за сомкнутых крон. Литовцы и венгры с топорами, в сопровождении казаков, двигались молча, с суеверными оглядками, будто не вражеского налёта опасались, а бесов чужого леса. Кони тщетно тянули к земле окостенелые морды: меж вылезающих камней, раскиданных с какой-то злобной придурью, рытым бархатом расползался мох, а на бестравных склонах бугрились облезлой парчой натеки грунта.

«Загинем тут, — ворчали дровосеки из крестьян, указом короля сорванные с полатей. — Ну как у московита двести тысяч?» Магическое число не удавалось выбить ни из мужицких, ни из шляхетских голов. Зборовский жаловался в письме: «Я опечален и грущу, что так далеко идём!»

Арсений удивлялся неустойчивости настроения людей, готовых за сомнительную плату расстаться с невозвратным даром — жизнью. Наёмники напоминали простодушных и злых детей (а дети в определённом возрасте бывают очень злы), способных и расплакаться, и жестоко развеселиться по пустякам. Каприз и паника передавались всему отряду, словно дна братина с дрянной бражкой прошла по рукам. Неистребима склонность к ссорам: венгров — со всеми иноплеменными, поляков — с литовцами, в чём тон тоже задавал Зборовский. Его издёвки доходили до Радзивилла, он посылал нарочного королю, тот только устало предупреждал, что будет вешать за поединки.

С учётом вражды и склок, чреватых кровопролитием, был разработан порядок следования. Передовым полком командовали Радзивиллы — Николай Юрьевич и Христофор. Он был укомплектован литовцами. За ними, отставая на половину дневного перехода, двигались поляки Яна Зборовского, потом — венгерская пехота. С сильным отрывом шло отборное войско короля. Иван Збаражский возглавлял польскую конницу. Арьергард составляли русские из южных поветов Литвы, отлично показавшие себя в войнах с татарами. Их приходилось опасаться в лесах, особенно беспечным и жадным фуражирам. Пушки тащили по реке Усвяче бечевой, на плотах и плоскодонках, ломая ноги лошадям на кочковатых поймах.

Последним камнем на дороге к Великим Лукам лёг Усвят. Литовцам он запомнился нечаянным и светлым переломом настроения, как бы восстановлением дыхания. Сколько они ни хорохорились, их уязвляло пренебрежение поляков. Те справедливо подкалывали их бессилием перед московской угрозой, потерей замков в Лифляндии, тем более что и в «учынках рыцарских» поляки часто оказывались искуснее литовцев, «урываясь на половину коньской морды», шутил Зборовский. Король дал Радзивиллам возможность отличиться, взять город самостийно. Главное войско остановилось в двух переходах от У свята.

Сапфирные озёра в оправе малахитовой отяжелевшей листвы и дымчатые опалы речки Усвячи казались слишком дорогим обрамлением для деревянной колоды крепости, грубо насаженной на водораздельный холм. Внизу, у заводи, догорал посад, похожий на брошенное в заполохе рыбачье кострище. На башнях замечалось муравьиное движение, рощи и пойменные луговины выглядели безлюдными. На этой лесной земле живое научилось прятаться. Казаки знали, что русский лес подобен лугу перед косьбой — стоит пройтись литовкой, комочки и ошметья плоти заверещат и застрекочут, кинутся вроссыпь. Так изловили нескольких крестьян и баб, подстерегавших тот неповторимый час, когда свои уже покинули пожарище, а неприятель не подошёл. Вдруг завалялась хоть вьюшка или петля воротная, в хозяйстве всякое железо — золото.

Их речь была уже глубинно-псковской, с непривычными ударениями и замещением «ч» на «ц», с лукавым косноязычием, каким крестьяне обороняются от чужаков. На вопрос, много ли в крепости народу, старшой ответил: «По-нашему дак... лишку!» С украдчивым любопытством они присматривались к рождению лагеря, к палаткам, раскрывавшимся с медлительностью утренних кувшинок, к смертной дрожи осинок, под топорами превращавшихся в коновязи. Стать боевых меринов оставила их равнодушными, чего не скажешь о количестве сожранного за час овса. За недосугом их отвели в сторонку, велев ждать неведомо чего. С другими пехотинцами-посошными, почуявшими родные души, к ним подобрался Неупокой.

Крестьяне сразу выделили его московский говор. Но сути вопроса даже старшой сперва не понял:

— Королю присягнём, куды денемси!

— Я не про то! Государь вас податями маял?

— Али король облегцит?

— Сами облегчите! Бояре-хороняки попрячутся по крепостям, вам — воля.

— Эт-та знацит... хоцу — скацу, не хоцу — не скацу? — задурачился мужик.

У него были длинные руки, бугристый лоб. Усмешливая догадка твердела в его глазах, крупных губах, иконописных морщинах лика.

— Конецна, мне ба руцницу, як у тебя.

Бабёнка с ухватками хитрой свинюшки потянула его за рубаху. Он без замаха, больно ударил её локтем.

— Тебе бы в казаки, — сказал Неупокой. — Накопленную злобу расплескать но делу. Соберёшь ватагу...

— Цо раньше времени кудахтать.

— Какое время нужно тебе?

— Воевод выбейте из города, тады... Мы подождём!

С двумя угрюмыми литвинами, не обменявшись десятком слов, Арсений ставил на берегу палатку, радовался ветерку, пахнущему карасями. На сердце становилось всё тише и увереннее. Словно озёрный окоём расплёскивался в нём и млел, как в августовском тепле, в ожидании славного и дальнего пути. Сбывалось предвидение Игнатия... Вторично побеседовать с умным и злым крестьянином не удалось. Его увели в шатёр Христофора Радзивилла, подпихивая древками пик. Но вышел он с гордой рожей, даже ощерился на стражников, подгонявших его. Спустился к речке, вытащил из осоки притопленный челнок и погнал на другой берег, к крепости. Как только высадился и закарабкался по склону к башне, пан Христофор велел переправляться.

На Усвячи хватало бродов. К одному вела затравевшая дорога. Первый отряд охотников пошёл открыто, в солнечных брызгах и взмученных копытами водоворотах. С башни грибным дождём сыпанули пули, взбурлили заводь.

— На што надзеютца?! — возмутился Христофор, не столько руководивший, сколь любовавшийся солнечной переправой.