Петр Дедов - Сказание о Майке Парусе

— Ты так и остался красной девицей? — серьезно спросил Кузьма, стягивая сапоги.

— Да нет... Человека недавно убил... Топором. Так то было по нужде, а тут...

— Тут тоже по нужде. Бывает и на старуху проруха...

И после, когда развели они костерок и развесили для просушки одежду, Кузьма, поворачиваясь перед огнем смуглым, витым из мускулов и жил телом, возбужденно рассказывал:

— С детства я рыбалкой заражен. Как болезнью какой. Отец несколько раз на Барабинские озера свозил — и все, прикипело. Когда туго в жизни придется — вспомню плесик, весь розовый от з о ри, запах мокрых камышей, синюю стрекозку на поплавке из гусиного пера... Воспоминания одни и остались, а рыбачить-то некогда было. Почитай, с отроческих лет в работу запрягся. По десять часов из депо не выпускали — грохот железа, копоть, мазут... Какая уж там рыбалка: до дому добрался и рухнул кулем. А потом — война, солдатчина, муштра. Каждую свободную минуту — за книжками. Учиться-то в школе почти не довелось...

Маркел искренне обрадовался Сыромятникову, догадывался, что пришел он в Косманку не случайно. Поэтому с нетерпением ждал главного разговора. А Кузьма наслаждался теплом костра, потом неторопливо стал натягивать плохо высохшую, парящую одежду, наконец, предложил:

— Давай еще порыбачим? Запасная удочка есть?

— Да какая сейчас рыбалка! — отмахнулся Маркел. — Дуреха случайно клюнула, а может, спросонья... Ты расскажи лучше, что там нового, на белом свете. С большой земли ведь идешь? А то мы тут — как барсуки по норам.

— Нового, брат, много, сразу не расскажешь. Я ведь из Омска, послан подпольным комитетом большевиков.

— Догадываюсь.

— Вот завтра соберемся, все ладом и обсудим. А сегодня... Давай порыбачим, а?

Прямо мальчишеская легкомысленная настырность пробудилась в Сыромятникове, не знал его таким Маркел. Они долго и безуспешно сидели над тихой водой. Поклевок не было. Уже солнце опустилось за зубчатую стену тайги, с реки потянуло прохладой, из леса, косматясь, стали выползать серые тени. В светлом еще небе протрубила поздняя стая лебедей, их печальные клики упали на тихие плесы и заводи, отозвались в глухих чащобах: клик-клан! клик-клан!

Влекомые бунтующим в крови могучим зовом предков, птицы летели сквозь тысячи верст и тысячи смертей, летели от прекрасных морей юга в родимые края, где ждали их суровые урёмы, холодные зори, дикое раздолье лесов и вод...

Трава только начала простреливать на солнечной лесной поляне, где собрались партизаны, и, помятая, растоптанная подошвами бродней и сапог, пресно пахла молодой зеленью, свежими огурцами. Мужики жадно вдыхали живые запахи земли, напоминающие о начале полевых работ, о пашне, о доме.

Расселись прямо на земле, курили, вяло переговаривались. Неуемный Спирька Курдюков крутился на поляне, приставал к мужикам со своими фокусами. Правда, Макара Русакова обегал сторонкой, так как успел получить от него увесистый подзатыльник.

— Тебя, Спиридон, дак наверно в детстве мало пороли, — высказал свое предположение Чубыкин, — оттого ты и верченый такой, что бабкино веретено.

— Не! — радостно воскликнул Спирька. — Драли меня, Иван Савватеевич, как Сидорову козу, да тока не в коня овес.

В круг вошел Кузьма Сыромятников. Зачем-то стянул с головы фуражку, скомкал ее в кулаке.

— Товарищи партизаны! — начал громко, отчетливо. — Я прислан к вам подпольным комитетом омских большевиков. Сейчас настало время всем честным людям браться за оружие. Красная Армия успешно наступает с запада. Мы должны помочь ей, ударить по колчаковским тылам. Главная наша цель — отвлечь как можно больше сил неприятеля на партизанский фронт. Вторая задача — пробиться на юг, к Транссибирской магистрали. Соединиться с партизанами, которые начали действовать на Алтае. Совместными усилиями рушить железную дорогу, громить поезда. Разрубить, таким образом, колчакию пополам, как ядовитую гадюку...

— Складно балакаешь, — заворочался сидевший у ног Сыромятникова Фома Золоторенко. — Прямо як по писаному шпаришь... А чем воевать? Кулаками? У Колчака, кажуть, и пушки, и пулеметы, а у нас... Вон, у деда Силы шомпольное ружье, якое ще при Ермаке у музеях показывали...

— Ты мою орудию не трожь! — обиженно заверещал маленький лысый старичок, с трудом поднимая от земли тяжеленную шомполку. — Я ею ведмедя за сто сажен навылет простреливал.

— Ого!

— Силен дед Сила!

— Та вона, орудия эта, и в самделе целу батарею заменит.

— Особливо, ежели навкидки...

Мужики рассмеялись. Кузьма Сыромятников стоял, сдвинув лохматые брови. Резкое, словно вырезанное из морёного темного дерева лицо его было недвижным. Он дождался, пока смолкнет смех и галдеж, шагнул к поднявшемуся на ноги Золоторенко.

— Слышал, вы бывший унтер-офицер царской армии?

— Так точно, ваше высокородие! — дурашливо отчеканил Фома, щелкнув каблуками.

— Оно и видно. Брось-ка свои офицерские замашки, — Сыромятников перешел на «ты». — Тут, понимаешь, судьба народа и каждого из нас решается, а ему — хиханьки да хаханьки.

— Какие «хаханьки»? — искренне возмущался горячий Золоторенко. — Я шо, брешу про наше вооружение? Побачь сам — одне берданы да вилы.

Между ними встал кряжистый Чубыкин, тяжело взглянул на Сыромятникова:

— Ты, это... Шибко уж строго, парень. Пустобрехов я и сам не уважаю, дак тут сперва узнать надо человека. Не все ить на одну колодку деланы, одинаковый характер имеют... А насчет оружия Фома прав: тут и потолковать ладом надо, с чего дело начинать. Я так кумекаю, — обратился он к мужикам, притихшим во время спора, — большевистский комитет правильно поставил наши задачи: надо действовать, да не так, как мы в прошлом годе начинали — выскочили, стрельнули и опять за бабьи юбки попрятались. Не наша в том, конешно, вина, — пока учились, раскачивались, слабоваты да неопытны ишшо были... Теперь же надо начинать настоящую войну, без роздыха и без пощады... Но вот какая беда: людей у нас маловато. А надо ба всех поднять — от мала до велика. Нынче мужик раскусил Колчака, уразумел всю его подноготную. Эта сволота похлеще всех царей, вкупе взятых. Вспомните наших товарищей, недавно замученных на Пестровской заимке. Так жить дальше не можно, и выбора у нас нет, окромя как с оружием в руках драться до последнего конца.

— Правильно! — не выдержал дед Сила. — Лучше пулю принять, чем такая жисть... У меня вон последнюю лошаденку...

— Вот я и говорю, — перебил Иван Савватеевич, — самое, мол, время пришло народ поднимать.

— Воззвания писать надо, — подал голос Маркел Рухтин.

— Нужное дело, — одобрил Чубыкин. — А лучше того — по своим деревням всем податься. Бумажка — она на закрутку хороша, а живую душу не заменит, хоть стишками на ей пиши...