Семен Розенфельд - Гунны

— А-а!.. Это ти... Очень ха-ра-шо...

Он обвел рукой широко вокруг.

— Эти все твой работ?.. Эти ти ходиль по всем деревня, говориль — не надо немцам хлеб давать?.. Да?.. Ти говориль — немцы надо бить?.. А?..

Остап молчал, не сводя пристальных глаз с немца.

— Тебе надо на Украина — совет?!. Говори!!.

Челюсти не размыкались.

— Молчишь?.. Русски свиня!.. Ти завтра навсегда замолчишь, абер ти раньше будешь немного кришать... Да... Ти будешь рассказать про свой товарищи.

— Ваше благородие, прикажите развязать руки, усе расскажу...

— Зачем руки, ты будешь с язык рассказать!

— Больно рукам, ваше благородие, не можно терпеть, прикажите развязать!

Немец хитро посмотрел в глаза Остапа, короткий миг подумал и крикнул:

— Штрик вег [12] Развязать! (нем.) !

Конвойный, приставив винтовку к сгибу локтя, стал развязывать, но едва успел упасть провод, как Остап рванул к себе винтовку. Винтовка взлетела над головой офицера.

Немец рухнул как подпиленный столб, тяжело и плотно. И в тот же миг, чертя винтовкой широкие полукруги, прыгая из стороны в сторону, Остап начал бить по головам солдат, яростно выкрикивал одни и те же слова:

— Бей их!! Бей, не стой!!

Пробужденная этими криками от оцепенения толпа арестованных, невольно повинуясь этому яростному призыву, бросилась на немцев. На площади закипела схватка. Растерявшиеся немцы были обезоружены, прежде чем успели что-либо сообразить. С крыльца одиноко застучал пулемет, но сейчас же захлебнулся.

Остап кричал, заглушая шум толпы:

— Режь телефон!.. Оружье хватай!..

Люди сбегались к нему, почуяв командира.

Потрясая винтовкой, босой и грязный, он бросал в толпу:

— Не будемо терпеть, не будемо!!.

Толпа отзывно гудела, плотнее смыкаясь у крыльца.

— ...Паньска рада продала нас нимечини, — им землю, хлеб, сало, скотину, нам — шомпола та пули!..

— Не дамо хлиба!

— Ничего не дамо!

— Хай вертаются, виткиля пришли!

— Гнать их в сучий куток!..

Привычно, будто всю жизнь командовал, Остап приказывал:

— Товарищи!... Теперь других дорог нема — выкапывайте оружие, вдаримо на немца, по всей Украине вдаримо!.. Та быстрийше, кажная минута — як жизнь!..

В синих сумерках из села по всем дорогам мчались верховые, и к ночи восставшие — одиночками, группами, большими толпами — шли к волости из окрестных деревень. На окраинах села женщины и подростки, окрашенные багровым светом восходящей луны, рыли поперек большой дороги и малых тропинок ряды узких окопов.

Во дворах и хатах чистили оружие. Его вытаскивали из погребов, из картофельных ям, из-под половиц, из навозных куч, из стогов соломы и сена. Ржавые винтовки, корявые обрезы, тяжелые револьверы, покрытые зеленой плесенью пулеметные ленты, потемневшие, без ножен, тупые, зазубренные шашки, порожние и полные патронные подсумки и даже целые пулеметы.

А старый артиллерист Кривой Опанас принес к штабу и положил у ног Остапа покрытый землей и навозом трехдюймовый артиллерийский снаряд:

— Ось! Чим богат, тим и рад. Достанемо пушку, будем стрилять.

Еще над головой не погасли звезды, еще на западе степь утопала в серо-синей предрассветной мгле и только начали раздаваться первые утренние голоса просыпающихся птиц, еще утомленные люди тревожно спали в свежевырытых окопах, зябко кутаясь в старые солдатские шинели и рванью многолетние свитки, — когда внезапно где-то наверху пронесся раскатистый, протяжный гул и, быстро пробежав, заглох в недалеком овраге за большим шляхом.

Люди молчаливо вскочили и стали смотреть на восток.

Небо над горизонтом чуть посветлело и стало медленно окрашиваться в зеленовато-розовые полосы, снизу позолоченные огненной каймой.

Еще раз где-то невысоко, над самой головой визгливо просвистело, и внезапно из крыши крайней хаты вместе с громом вырвался высокий сноп света, рассыпаясь дождем огромных искр, камней и щепок,

Один за другим сыпались удары, то зажигая хаты, то вырывая из земли столб черного дыма с тонким жалом желто-красного огня.

В розовом свете восхода по селу метались обезумевшие люди, кричали женщины, бессмысленно выносили из домов ненужные пожитки и тащили на улицу упирающихся коров, потом бросали их, убегая далеко в поле и прячась в невысоких жидких хлебах.

Горящие хаты сливались в сплошные костры. Над селом стоял черный туман, огненные полосы стремительно впивались в дымные облака, трещали сухие стропила, глухо рушились обгоревшие хлева и сараи.

Сквозь треск и шипенье пожара, сквозь мычанье скотины и вой собак доносились стоны раненых и умирающих, визги детей, причитания брошенных стариков и старух.

И над всем с назойливой точностью, через ровные, размеренные промежутки, пронзительно сверля воздух, проносились немецкие снаряды.

На высоком худом жеребце без седла примчался к окопам осунувшийся, пожелтевший Остап. Легко соскочил на землю, окинул взглядом сбившихся в толпы людей и по-вчерашнему властно закричал:

— Зачем сбились в мишени?!. По окопам!!.

Люди покорно и быстро рассыпались влево и вправо по длинным узким канавам, растянувшись в редкую, прерывистую цепь.

— Где ж остальные?! Петро!..

— Здешние побигли своих спасать. Усе село горит.

— Седай на коня, скачи, усих скликай!.. Зараз у наступленье пойдем!..

Собирались медленно. С трудом отрывались от родных пепелищ. Тащили за собой семью и скот. Наваливали на телегу спасенный скарб и мешки с зерном. Приходили черные, обгорелые, рваные, обожженные. Привозили раненых и даже умерших, еще неоплаканных родных.

Остап трижды приказывал отвести обозы в сторону и спрятать вместе с женщинами и детьми в лощине за селом. Но в панике и растерянности прибывающие жались ближе к мужчинам, сидящим в окопах, сбивались в таборы, образуя живую мишень.

— Та идить, идить отсюда!.. — кричал Остап. — Спускайтесь в яр! Там сховайтесь!..

Ганна брала лошадей за поводья и вела за собой. Надрываясь, кричала:

— Бабы, а бабы, геть до яру, геть туды, бо немцы вас перебьють!..

Снаряды ложились над горящим селом все реже и реже и, наконец, совсем умолкли. Но, точно услышав предупреждение Остапа и Ганны, немцы устремили свое внимание на новую цель. Прорезав воздух тонким сверлящим свистом, что-то грохнуло над самой толпой и рассыпалось редким дробным дождем. Женщины завыли, завизжали дети, кто-то упал и судорожно забился на земле, очумело понеслись испуганные лошади.

С трудом увели за село рассыпавшуюся толпу, и новая очередь шрапнели, разрывавшаяся одна за другой над тем же местом, обливала раскаленным свинцом взрытую землю и одинокое тело убитой женщины с мертвым ребенком в сведенных руках.

— Товарищи! — объяснял Остап, стоя над окопами. — Нам здесь не удержаться, нас разнесут артиллерией! Батарея стоит вон за тем лесом, а пехота в самом лесу. Мы зараз пойдем на тот край села, возьмем наших товарищей и тропинкой между хлебами доберемся до лесу. Як тильки пехота двинется сюда, мы батарею одним дыхом сцапаем и в тыл по пехоте...