Лев Дугин - Тревожный звон славы

— В Дерпт съезжаются со всей Лифляндии и Эстляндии, чтобы провести время приятнее, чем где-либо... Ярмарки продолжаются целый январь. Каждый день бал. Конечно, у лифляндского дворянина не попируешь, зато какие прекрасные женщины!

Алина Осипова резко поднялась из-за стола и вышла из залы. Анна Керн проводила се долгим взглядом, потом вопросительно посмотрела в глаза своему щеголеватому кузену.

— Что с милой Алиной? — спросила она всё тем же томным голосом.

— Понятия не имею... — Вульф пожал плечами.

О знаменитом поэте молодые люди, кажется, вовсе забыли. Но не Прасковья Александровна.

— Александр, — сказала она, — ваш драгоценный подарок я храню в особом бюро под специальным ключом. — Она говорила об экземпляре первой главы «Евгения Онегина» с его дарственной надписью. — И надеюсь вскоре иметь вторую — не так ли?

— Да, madame, я тоже надеюсь... — Он уже овладел собой, потрясение улеглось. — Но что же вы не притащили с собой Языкова? — с живостью обратился он к Алексею Вульфу.

— А потому что Языков — бирюк, потому что он немыслимо застенчив. Он погибнет, сойдёт с ума в этом женском обществе. — Вульф указал на обитательниц Тригорского. — Мой знаменитый друг или предаётся кутежам, или живёт отшельником...

Анна Керн вернула разговор в желаемое ей русло.

— Но мне, — сказала она Пушкину, — подарите ли вы знаменитую вашу поэму?

— О, прелестнейшая... От всей души! — Уже в интонациях его была лёгкость, раскрепощённость, напористость, минутная робость уступила место привычной любовной игре.

— Я пробуду здесь месяц, если не надоем тётушке... — повторила она и снова неотразимо улыбнулась Прасковье Александровне.

— Как можете вы кому-то надоесть! — воскликнул Пушкин.

— Не в том дело, — решительно возразила Прасковья Александровна. — Муж не безделица, которой без рассудка швыряются.

— Но зачем же вам прогонять меня! — жалобно произнесла Анна Керн. — Ведь можно найти какой-нибудь предлог... К тому же мой муж не раз повторял, что лучше мне уехать, чем чувствовать себя такой несчастной...

— Вы несчастны? — тотчас спросил Пушкин.

— Вздор! — решительно сказала Прасковья Александровна. — Обычные семейные передряги...

— А я так просто не могу, не смею представить, что кто-то имеет счастье называть вас своей... женой, — произнёс Пушкин, продвигаясь на нелёгком пути любовной игры.

Анна Керн слегка наклонила голову, готовясь ответить, но вернулась Алина Осипова и порывисто уселась на своё место, пристально глядя то на Вульфа, то на Керн.

— В нашем университете, — сказал Алексей Вульф, — преподают множество дисциплин. — Он откинулся к спинке стула, выпуская из ноздрей удлинённого прямого носа струйки табачного дыма. — Чистую и прикладную математику, логику, метафизику, нравоучительную философию, естественную историю, всеобщую и русскую историю, химию, опытную физику, политическую экономию...

— Ну хорошо, — прервала его Прасковья Александровна. — А не прогуляться ли нам?

Вышли в парк. Алексей Вульф поддерживал под локоток свою кузину. С Пушкиным шла Аннет. Растравляя свои раны, она говорила:

— Я не знаю женщины прелестнее моей кузины Анны. О, она и девочкой была уже красавицей. Мы вместе жили четыре года в тверском имении её отца, Бернове, и ещё тогда я понимала, что рядом с ней я дурнушка. Помню нашу общую гувернантку француженку mademoiselle Benoit — мы обожали её!..

Пушкин слушал рассеянно и всё поглядывал, как высокий, стройный, умело-сдержанный Алексей Вульф, склонив голову, шептал что-то своей кузине.

Аннет уловила его взгляд. Она заговорила лихорадочно-торопливо:

— Mademoiselle Benoit была требовательной, да, очень, очень требовательной, но умной. Она имела французскую фамилию, но на самом деле была из Лондона: серьёзна, сдержанна, лет сорока пяти...

К ним быстрым шагом подошла Алина Осипова — побледневшая, непохожая на саму себя. Некоторое время шли молча вдоль аллеи с карликовыми деревьями.

— Вы обещали написать мне в альбом, — сказала Алина, вдруг проявляя к Пушкину необычное внимание. — Вы напишете?

— Я? Вам? О-о... Как только прикажете!

— У mademoiselle Benoit, — дрожащим голосом продолжала Аннет, — всегда мёрзли ноги. Она держала их на мешочке с горячими косточками чернослива...

— Это очень интересно, — сказал Пушкин. — Может быть, присоединимся к ним?..

— Но зачем? — возразила Аннет.

— А я понимаю! — взволнованно произнесла Алина.

— Ну что ж, идите, идите, — вдруг не сдержала слёз Аннет. — Ведь вы только и мечтаете, чтобы быть там ...

И вот Пушкин уже там . Алексею Вульфу из чувства приличия пришлось отступить от выгодной своей позиции.

Анна Керн не могла не кокетничать.

— Моя кузина Аннет Вульф успела передать мне ваши слова. «Vous avez produit une vive impression sur Poushkine» [191] «Ты произвела сильное впечатление на Пушкина» (фр.). , — сказала она мне. Правда ли это? И ещё будто прежде вы ей сказали обо мне: «Une image quia passe devent nous, qui nous avons une et que nous ne reverenns jamais» [192] «Промелькнувший пред нами образ, который мы видели и никогда больше не увидим» (фр.). . Это правда?

Пушкин помедлил с ответом, потом произнёс полушутливо-полусерьёзно :

— Вы ненасытное чудовище, милая Анна. Вам нужны жертвы за жертвой.

В голове мелькнуло, что любовь, страсть не принесёт ему ничего хорошего. Но страсть нарождалась, он чувствовал её, как болезнь, овладевшую им и ломающую его.

— Вот я отправлюсь в своё одинокое Михайловское, — сказал он, — и буду шептать ваше имя: божественная... Нет, потом я одумаюсь и скажу себе: гадкая, бессовестная.

Анна Керн рассмеялась. Её смех прозвучал как колокольчик. Она оперлась на его руку и заговорила доверительно, кротко, нежно:

— До шестнадцати лет я жила с родителями в Лубнах, захолустном городке на Полтавщине. Жила как все жили: танцевала на балах, участвовала в домашних спектаклях, выслушивала комплименты. Но, поверьте, в душе я оставалась мечтательной, устремлённой к идеалам... В шестнадцать лет меня против воли обвенчали со стариком, пятидесятидвухлетним генералом. Почему? Да просто потому, что моему отцу льстило, что его дочь станет генеральшей. И вот я несчастна...

— Вы несчастны? — снова спросил Пушкин.

— Вам вовсе не интересно, что я говорю.

— Говорите, говорите! — воскликнул Пушкин.

— Почему же вам может быть всё это интересно? — рассудила Анна Керн, по ходу беседы расставляя свои сети.

— Почему... Не скажу... Говорите же!

— Да, я несчастна. И что за человек мои муж: недалёкий, без интересов — только служба, фрунт, смотры. К тому же грубого нрава. И это для меня — мечтающей о жизни, освещённой благородными идеалами и возвышенными чувствами!

— Почему же вы не бросите его, несравненная, божественная?..