Владимир Дружинин - Град Петра

— На войне как на войне, — сказал Леблон офицеру, глядевшему с немым участием.

Кроватей досталось не всем. Племянница Катрин и горничная устроились на узлах с одеждой. Оба лакея — на раскатанном ковре. На войне как на войне. Леблон не бывал под ружьём, но разве жизнь не была сражением? С превратностями судьбы, с интриганами, с надменностью вельмож и капризами короля...

Резчик Пино с подмастерьями, литейщик Соваж, машинист Суалем, краснодеревщик Мишель поселились внизу и в пристройке. Инструменты, краски, рулоны бумаги, холсты сложили в сарае. Леблон, встав утром рано, обошёл усадьбу. Сносно... Сарай годится под мастерскую — надо соорудить печь и получше заделать щели.

Знакомый офицер повёз Леблона к губернатору. Ненастье таяло, бледное солнце озарило реку, необычайно широкую. Кровавилась кирпичная кладка цитадели, незавершённого храма, в лесах окутанного плотно.

Спустились в лодку. Нева стала как будто ещё шире. Безразличная к солнцу, она катила свинцовые волны. От страха, от резких порывов ветра кинуло в дрожь. Леблон обернулся к офицеру, жестами изобразил наплавную переправу, вопросительно поднял брови. Тот покачал головой.

— Государь... Нихт...

Ткнул пальцем в сторону. Там ощетинилась, сушила два яруса вёсел галера. Ну, разумеется, первенство здесь принадлежит судоходству.

Покачиваясь, близился княжеский дворец. Колонны у входа — толстые обрубки... Карниз, конечно, нагрузят статуями. Извержение богатства...

Во дворце пахло казармой. Леблона ввели в кабинет. Портреты царя и царицы, неумелые, маленькая, робкая иконка в углу, блеск канделябров, стенных подсвечников с отражателями... Блестел и человек, шагнувший из-за стола, — орденами, позументом на зелёном жюстакоре.

Принц Кошимен...

Довольно высок ростом. Длинное большелобое лицо, глаза навыкате, смеющиеся. Жёсткие, колючие усы.

— Бонжур, мосье Леблон!

Протянул руку. Откуда-то выбежал щуплый юноша, почти мальчик. Застыл, раскрыв рот, приготовился переводить.

— Ну что, дорогой господин? Варвары мы, верно? Не стесняйтесь, ругайте!

Усмешка зыбкая — разгорается и меркнет.

— Варвар тот, мой принц, кто коснеет в невежестве. У вас происходит обратное.

Ответ понравился. В глазах — откровенная весёлость. «Это выражение, свойственное ему, — сказал себе Леблон, — он стал красивее». А вслух, полушутя, объявил:

— Но ругаться я буду.

— И покрепче, прошу вас! До Парижа нам ведь далековато, а?

— Париж вовсе не идеал города, мой принц.

— Что ж, да поможет нам Юпитер.

Губернатор ущипнул свой ус и засмеялся. Потом спросил, довольны ли приезжие жильём, угодно ли господину потерпеть. Дом ему сколотят, какой закажет.

Сегодня же пригонят выезд и гребное судно с парусом. Какие есть претензии? Секретарь запишет... Леблон отвечал, ободрённый лёгким, дружеским топом, и в то же время чувствовал — Меншиков пристально оглядывает его.

Мастер приоделся к аудиенции. Пёстрый камзол, а поверх — сюртук, последняя мода. Гладкий, пуговицы до конца подола, а не до уровня карманов.

— Дозвольте!

Принц ухватил борт, вывернул подбитое мехом сукно.

— Тёплое кстати...

Кто же он, Кошимен, о котором так занятно повествует книжка?

При дворе надо быть психологом, отличать искренность от фальши. Скверно, если предстоит лавировать между царём и фаворитом.

— Променад, мосье, — и принц раскинул руки. Словно по мановению волшебной палочки появился плащ — переводчик натянул его на повелителя и застегнул.

Сошли с заднего крыльца, под сень деревьев. Аллея упиралась в большое каменное строение — с декором попроще, чем у принца. Там маршалк его двора Соловьёв. Ближе креке — собственная церковь его сиятельства. Показывая свои владения, он горделиво откидывал голову, ждал похвалы.

— Недурно, — сказал Леблон сдержанно.

Церковь мазанковая, однозальная, обрамлена округлыми арками, чисто итальянскими. Уже ветшает... Секция прогнившей балюстрады лежит на земле, плотники вытёсывают свежую. Леблон остановился.

— Доски, мой принц? Топорами? Сколько щепы! Вот это, извините меня, варварство.

Проговорил резко, испытывал. Обидится вельможа... Нет, понурился, соболезнует. Может быть, мишура, деньги, титулы не погубили сподвижника царя.

— Россия слишком богата, — продолжал мастер, смягчившись. — Землёй, лесом, мехами, всякой натурой. Оттого и не умеет экономить. Необходимо научиться.

— Правда ваша, — отозвался губернатор. — Бон мельницы машут, — он указал на вздымавшиеся за садом лопасти. — Так пилы-то немецкие, дорогие...

Боль неподдельная была в этих словах.

— Все строения ругает, — продиктовал Данилыч секретарю и задумался.

Расстроится государь... Его там, в Дании, союзники огорчают — и вот пилюля из парадиза. Однако на то и наняли француза. Писал же из Пирмонта, что сей мастер прямая диковинка.

Замучил сегодня. Променад отмахали до пределов Петербурга. Сперва по Васильевскому, с набережной, колеся по ухабам и топям, выбрались на першпективу. Француз сверил просеку с чертежом, остался доволен. Вуй, вуй, резон, этак и надо проложить главный канал, его величество совершенно прав. Ещё бы не прав! А что построек нет — тем лучше, руки развязаны. Башня насмешила генерал-архитектора. Деревянная? Пусть постоит пока, будет каменная — маяк и вместе с тем монумент в конце першпективы, у моря, во славу его величества.

На той же линии, на середине острова, будет и главная площадь Петербурга. Леблон распалился, клохтал ликующе, нахваливая сию презнатную площадь и дворец государя — натурально, своё изделие. Соскакивал с экипажа, садился на пенёк, после дождя не обсохший, горячечно рисовал в тетради. Ох торопыга! С царём вроде пара... Глядя на мокрый зад француза, Данилыч вчуже ощутил холодок в той же части тела. Что ещё надумает мастер-диковинка? Ладно, першпективу одобрил. Привык губернатор, выходя на поперечную аллею сада своего, созерцать бастионы крепости, рдеющие за домишками стрелки, и растущую колокольню. А в другой стороне — маячная вышка. Хоромы царские заслонят её... Ну, не беда! Ещё неизвестно, захочет ли государь переехать из Летнего сада.

Вернулись к княжескому дворцу. Отсюда променад по воде. Пристали у Троицкой, Леблон сбежал на берег и носился, словно нахлёстанный. Облил презрением двухэтажные мазанки — Коллегии. Данилыч разъяснил: то верховные канцелярии, прожект господина Трезини, по рисунку его величества. Имеет их быть шесть, все в один посад, манером русским. Готовы военная коллегия, посольская, а первая слева — царская аудиенц-камора. В ней тронный зал.

— Трон? В мазанке? О боже!

Почти напротив — Сенат, тоже в мазанке. Француз не уставал возмущаться: