Владимир Дружинин - Град Петра

— Им было не до романов, — заметил Доменико.

— Его величество погоняет Россию этим...

Сечёт рукой воздух.

— Кнут, мосье, кнут! Просто, как бонжур... Как здравствуйте...

Рука сухая, с синими жилами, почти старческая. Отбрасывает Доменико в юность. Он — гезель перед наставником. Рука говорит о Париже, где заложен светоч всех художеств, где выдающийся француз увенчан лаврами. О написанных книгах...

То, что Леблон генерал, начальник, — как-то забылось. В Астано, в вольнолюбивом Астано, уважают возраст, опыт, талант. Авторы книг — люди исключительные, редчайшие, среди знакомых Доменико не было ни одного. Голосом, от волнения ломким, голосом гезеля он спешит сказать — труды мастера читал. Трактат о садах, дополнения к Давилье, к его курсу архитектуры... Да, в царской библиотеке. Жаль, Версаля не видел, но о тамошних трудах мастера наслышан. Не окажет ли он любезность...

Доменико поспешно, неуклюже снимает с полки альбом, роняет Леблону на колени, просит прощенья. Что же внёс мастер в королевские интерьеры? К сожалению, художники остаются безымянными.

— Неважно, дорогой мой, — слышит Доменико. — Совершенно неважно. Всё равно короли — наши подданные. Не удивляйтесь, дорогой мой, мы монархи красоты. Вот мои залы...

Именно они, новейшие по отделке, нравятся Доменико. Величавы без высокомерия, без тяжёлой помпезности, жизнерадостны, но ничего слащавого. Декор ясен, симметричен, в основе его — прямые линии, прямые углы, в соответствии с широкими окнами. Цветочный орнамент на ветвях-линиях лёгкий, весенний, будто не успевший разрастись.

Мастер принял восторги как должное.

— Видите, небольшие шалости я допускаю. Интерьер — это интим. Выплёскивать роскошь наружу теперь не любят. И в самом деле — моветон... Надо различать. Строгий фасад — это иллюзия власти, а всё внутри — власть иллюзий, самоуслаждение. Так говорят в Париже. При Людовике искусство стали обсуждать серьёзно.

— Я не был в Париже, — вздохнул Доменико удручённо.

— Париж, Париж... Что здесь воображают? Мы тоже тонем в грязи. Нас полмиллиона — представляете месиво? Русские чище, они моются в бане. Спасительное изобретение...

Продолжал с улыбкой саркастической. Уморительно — барышник, который скупится на портшез, восседает на спине у своего слуги, едет верхом. Уздечку бы ещё... А строения? Сплошь дворцы? Нет, деревянных домов и мазанок больше, чем в Петербурге. Правда, богатства хватило бы на десять столиц, но и нищеты тоже... И здесь голодают, но раздобыть дерева для обогрева гораздо легче. О, королевские прихоти дорого стоили народу. Ну, и война, конечно... Версаль так поразил французов, что родилась легенда. Конь Людовика на прогулке запнулся и ни с места... Кто-то посоветовал копать, извлекли короб с драгоценностями.

— Ленотр [101] Ленотр Андре (1613—1700) — французский архитектор, планировщик парков; распланировал парки Фонтенбло, Шантийи, Сен-Клу и ансамбль Версаля с огромным парком. , незабвенный Ленотр подал Людовику проект парка и приговаривал: «Я разорю вас, сир». Король только смеялся. Ну, а его величество царя разорить ещё труднее — верно ведь? Впрочем, вы и не стараетесь.

Остановил взгляд на макете храма Петра и Павла, сказал, что архитектура скромная, в хорошем вкусе.

— Я фортификатор, — вырвалось у Доменико.

Тут же осадил гезеля, возродившегося в нём. Похоже — мольба о снисхождении. Выслушав похвалу, боялся поверить.

Леблон повторил:

— Да, работа удачная, портал, например, хоть в Париж. Колонны у входа, волюты, обрамляющие второй ярус, — эти плавные изгибы, две волны...

— Волны? — Доменико не думал об этом. Глаз декоратора...

— Да, лижут борт. Это же корабль — его величество говорил мне. Его страсть. Две мачты, но задняя, по-моему, лишняя. Вы согласны? Не устоит, обещаю вам. Купол для равновесия, купол. Шпилей здесь... Я насчитал двадцать семь. Невероятно!

В крепости, доложил Доменико, из шести бастионов каменных уже пять, заканчивают шестой, последний. Кладка парадных ворот готова, декор неполон, дело за резчиком.

— Знаю, — услышал зодчий. — Пришлю вам Пино.

Подал образцы жилых домов. Леблон полистал. Недурно. Господин Трезини верен своему стилю — та же простота объёмов, лаконизм отделки. Северная строгость. Простолюдин прекрасно устроен — на бумаге... Много ли таких счастливцев? Большинство пока в лачугах. А бояре...

— Отель простоват, по нашим меркам. Скромность украшает, его величество следует этому правилу. Бояре ваши — не очень...

Ирония тотчас сменилась выражением почтительным — Доменико выложил прожекты Петергофа, Стрельны. Собственные его величества рисунки, схемы.

— Две загородные резиденции... Русский Версаль, русский Сен-Жермен, — и Леблон уронил добродушный смешок. — Сажень — это семь футов, а аршин?.. Без вас я слеп, бесценный мой мосье! Сам бог свёл меня с вами.

Спросил, где охотничий замок царя. Нет его? Решительно посулил выстроить.

— Царь не любит охоту, — сказал Доменико, вдруг ощутив досаду.

— Потентаты воюют или травят лисиц. Это просто, как бонжур. Гости царя, наконец... Друг мой, вы слишком застенчивы! Надо напоминать... Говорю же вам, мы монархи мира, имя которому красота. Мы угождаем, дарим венценосцу престиж, умирающий вместе с ним. Красота же бессмертна. Держите голову выше, шевалье!

Затем кинулся выспрашивать. Слышно, царь обожает рвать зубы, практикует хирургию, спровадил на тот свет не одного пациента. Правда ли? А наследник? Точно ли он болен? Говорят, замкнулся во враждебности отцу. Так ли хороша собой любовница Алексиса, как болтают? А царица Екатерина — правда ди, что она из низов, равно как губернатор? Дорого ли ей искусство? Короли дерутся, а их супруги обставляют дворцы — так ведь бывало в истории. На Луаре есть замок четырёх королев — они нанимали художников, одна за другой, двести лет.

Доменико смущался, мямлил. Ефросинью он не видел. Вкусы царя и царицы, видимо, совпадают. Краснел, сознавая наивность свою перед Леблоном, питомцем лукавого и блестящего французского двора.

— Хватит, — бросил Леблон. — Займёмся завтра.

Странное чувство возникло у Доменико. Оно вытеснило Трезини-гезеля. Что-то вроде ревности... Виноват самоуверенный тон француза.

«Неужели я стал настолько русским! — написал зодчий. — Господин Леблон поживёт у нас и убедится: не всё воск в его руках. Царь, при всём его внимании к советам иностранцев, не станет ни французом, ни голландцем».

Девятого августа рано утром денщики губернатора будили архитекторов, скликали в канцелярию строений на консилию. Будут представлены господину Леблону — в одиннадцать, в час адмиральский, как ударит пушка в цитадели.

Данилыч надел к сему случаю кавалерское, с орденами и шпагой. Епанчу, садясь в кресло, тотчас откинул — жара не спадала, под низким потолком было душно. Стеснял и камзол белого штофа с узором, верхние две пуговицы светлейший расстегнул. Леблон, в кресле рядом, оглянулся и сделал то же.