Владимир Дружинин - Град Петра

Горячка трепала Никодима. Ночами посещали виденья. Остаётся одно — на глазах у царя сразиться с врагом рода человеческого. В праздничный день, в Троицком соборе, при большом стечении народа... Скоро спас, освящение плодов земных. Оно и кстати, — думал азовец. Яко плод полновесный вызрело его ученье.

Падут идолы...

— Невероятно, ваша честь! Стенгоп чуть не подавился — он как раз положил в рот мятную конфетку. Любимую мятную конфетку, когда пришла почта.

— Из Петербурга?

— Да, ваша честь! Держу пари, вы тоже поперхнётесь. Этот Джефрис...

Билли захлёбывался.

— Резвый рысак, — кивнул Дефо. — Ну?

— Экспедиция, сэр... На Аландские острова. Разрази меня Юпитер! Два фрегата, самых быстроходных, шестьсот головорезов — желательно датчан. Дания, фальшивая союзница царя, посмотрит сквозь пальцы... Англичан не вмешивать, понимаете?

— Но зачем, зачем?

— Я разве не сказал? Украсть дипломатов. Налететь и украсть, под русским флагом.

— Ему разрешили?

— Да нет, он предлагает... Я сомневаюсь, ваша честь, чтобы лорд дал согласие.

— А король? Великобритания не гнушалась услугами пиратов. Сумасшедшая идея, Билли, мы опозорим себя.

— Вы думаете, сэр?

— Неизбежное отвратить нельзя, мой мальчик. Швеция бита, тут ничего не поделаешь. Как твоя «Флосси»?

Клерк «Форейн офиса» — завсегдатай ипподрома. Ставит по мелочи — своих денег мало, а папаша прижимист. Билли приходит за советом. Он сияет сегодня: «Флосси» добыла ему два фунта. В обмен Дефо получает информацию. Он отошёл от политики, отдал другому бразды в «Интеллидженс сервис» — годы берут своё. Он не боец, но зритель, внимательный зритель.

— Забавное приключение, не правда ли? Похищать дипломатов... Ты хотел бы, Билли? Так что же он собирается делать с пленниками, этот флибустьер? Пристрелить?

— Высадить в Кёнигсберге или в Гданьске, русских — в Риге. Затем извиниться, вот и всё.

— Великолепно! Мир, которого мы так боимся, не подписан. Ах, удача! Позднее на месяц, на полгода шведы подпишут, примут все условия царя.

Он неглупый мальчик, Билли. Авось поймёт — в Англии есть застарелая болезнь. Это недоверие к державам на континенте. Они завидуют, они строят козни, они коварны, невежественны.

— Помнишь притчу про пастуха? То и дело орал: волки, волки! Попусту наводил панику... У нас, милый мой, такому пастуху обеспечена карьера. Он в чинах, он полномочный посол.

Кричит — русские, русские! У них огромный флот. На царских верфях работают англичане — отозвать их! Ах, какой сокрушительный удар! У царя русские мастера строят корабли ничуть не хуже — Джефрис сам признает. Логика безупречная... Прекрасная мишень для памфлета — этот Джефрис. Может быть, тряхнуть стариной, повеселить Лондон?.. Посол дополнил бы галерею истинных английских джентльменов. Порода неистребимая, об неё можно иступить все перья в королевстве. Есть другие занятия, более спокойные. Поменьше волнений — рекомендует врач.

Дефо пишет «Беспристрастную историю жизни и деятельности Петра Алексеевича, нынешнего царя Московии, от его рождения до настоящего времени».

Противники царя рисуют его кровожадным захватчиком — Дефо отвечает им:

«Не за счёт завоеваний прежде всего преобразовывал страну Пётр, а реформой хозяйства, обычаев, нравов и торговли».

Объёмистый том — четыреста двадцать страниц — выйдет в 1723 году и будет иметь успех.

Печатается главная книга писателя — её прочтёт весь мир. Дефо узнал о приключениях матроса Селькирка, выброшенного на необитаемый остров. Героя повести, Робинзона Крузо, писатель ведёт домой через Сибирь, чтобы дать представление об огромных масштабах России, о многообразии народов её, природы, о богатствах её, о выгодах торговли со страной, вступившей — таков непреложный факт — в число великих европейских держав.

Вахмистр вошёл первый, помахивая тусклым фонарём. Пётр низко согнулся под притолокой, шагнул во что-то вязкое, Густое зловонье облепило его, вливалось в горло. Камера казалась пустой. Неподвижный комок обрисовался в углу, а возле него, на соломе, — опрокинутая миска.

— Не жрёт, паршивец, — донеслось до царя.

Комок шевельнулся, поднялась голова, обритая наголо, в подтёках и ссадинах. Она моталась на тощей шее немощно.

— Ироды! — прохрипел арестант. — Слуги Маммоны!

Фонарь светил Петру в глаза. Император, соизволивший посетить преступника, должен предстать образом ярким, в сиянии, — так рассудил бравый унтер-офицер. А царь ощущал странную неловкость. Он обязан покарать этого человека, покарать жестоко, но гнева в себе не ощущает — только досаду и жгучее желание спросить, узнать...

— Начудил ты, дурак!

Арестант подтянулся на руках, вскрикнул и упал ничком, судорожно вороша солому.

— Помятый шибко, — сказал смотритель. — Ишшо в церкви...

Девьер докладывал царю — прихожане навалились на богохульника, скрутили. Поп у Троицы, здоровый как бык, тоже дубасил. Полиция вызволила Никодима едва живого, а потом — дыба, раскалённое железо и пытка особая, заведённая издавна для разбойников, — вода на темя, холодная капель. Первая капля, вторая — пустяк, а полсотни приводят в исступленье. А разве не разбойник? Поп опешил сперва, не удержал святые дары. Свалились на пол, потоптали их. Наглец иконы лаял, молящимся кричал — вы-де язычники, суеверцы.

Святотатство учинилось неслыханное. Против кого же восстал он, Никодим? Ползёт теперь к ногам и, поди-ка, кается. Бормочет, всхлипывает, зацепил пук соломы и волочит за собой вместе с кружкой — оловянной армейской посудиной, надколотой и без ручки. В каком походе изувечена? Апроши видятся царю, спины пехотинцев, слитые в один поток, к вражеским стенам.

— Батюшка... Пётр Алексеич...

Плачет он или смеётся? Разумом помутился, что ли?

— Сторожа твои... Я хотел к тебе... Не пустили...

— И пошёл церковь громить, — обронил Пётр сурово. — Какой тебя лукавый попутал?

Брезгливо отодвинулся — умолять будет заблудший, обнимет ноги.

— Не встать мне, ох! — истерзанное тело извивалось в рубахе, чересчур просторной, дырявой, с пятнами крови. — Червь я перед тобой раздавленный... Опричники твои... Кто попутал? Слово премудрости, заповедь Христова — не сотвори себе кумира, не сотвори, не сотвори, не сотвори...

Зашёлся, замолотил кулаками по порогу и замер. Царь слышал тяжёлое, свистящее дыхание — словно и грудь прохудилась у несчастного, как и рубище.

Еретик упорен и, следовательно, опасен, — сказал полицмейстер. Беспременно есть сообщники, тайная злокозненная секта, что Никодим, впрочем, отрицает. Пытки не исторгли ни одного имени.

— Спрашивали меня, — голос лежащего упал до шёпота. — Говорю, отец небесный со мной.