Владимир Дружинин - Град Петра

Дразнит чужеземными словами нарочно, внутренне издеваясь. Экое бревно неотёсанное! Данилыч придаёт себе строгости, выговаривает:

— Закис ты... Алексей пожалует к тебе — ну, и что за решпект в этакой берлоге!

— Бобыль я...

— А честь твоя шляхетская? Бобыль, так и спросу нет? Жалованьем не обидим, изволь дом содержать достойно, как шевалье талант. Ефросинью я тебе привёз — видел?

— Госпожа будет?

— В дворовые пиши. Пленная она... Чухонка, а веры нашей.

Мелкие морщины на лице Никифора разгладила несмелая улыбка. На пленных в Москве мода. Слышно — хвалят то брадобрея шведского, то портного, то конюха. Дары виктории, живые дары — пользоваться не грех.

— Ей предоставь дом и не мешайся. Она при замке росла, при графах. Холопам не давай трепать eё! Этот чекулат не для них. Девка — золото... Комнатных твоих, кухонных — ей под начало. Понял ты? Если царевич глаз кинет — не препятствуй. Здоровая девка, чистая... Но сам не хлопочи, не навязывай!

Пожалуй, всё растолковал Никифору, пора прощаться. А Фроське инструкция дана, да и сама не глупа.

«Принцесса Наталья обладает живым умом и наружностью приятна. Она отнеслась ко мне с участием, задала массу вопросов, и я рассказал об Астано, о наших горцах подробно. Мой чичероне при дворе принцессы — кавалер ван дер Элст. Он познакомил меня с замечательными людьми».

Приходить можно запросто, без приглашения, сообразуясь с календарём театра. Гости собираются за два-три часа до спектакля, во дворце их ждёт угощенье. Учтивый кавалер, завидев Доменико, берёт его под руку.

— Ноев ковчег, не правда ли? Вы видели когда-нибудь калмыка? Вот он! А грузин?

Трезини уже заметил черноусых красавцев с кинжалами в дорогих ножнах. Оказывается, грузины, уроженцы Кавказа. Их страна угнетаема мусульманами. Тот старший — принц Александр [44] ...принц Александр. — Александр Арчилович (ум. в 1711 г.) — имеретинский царевич, муж Ф. И. Милославской; приближённый Петра I, с 1700 г. генерал-фельдцейхмейстер; ведал Пушкарским приказом; в 1711 г. взят в плен и скончался в Стокгольме. .

— Завели в Москве типографию. Принц перевёл с греческого псалтырь... Да, религия та же, что у русских.

Протиснулись к столу. Тощий, длинноволосый верзила, согнувшись в три погибели, сосал солёный лимон и громко причмокивал.

— Магницкий [45] Магницкий Леонтий Филиппович (1669—1739) — русский математик, автор первого русского печатного курса математики «Арифметика, сиречь наука числительная» (1703). , — сообщил кавалер. — Первый математик... Между прочим, из простонародья. Недаром ест за двоих.

От толкотни, от благовоний, от синеватого блеска изразцов у Доменико слегка кружится голова. Печи в небольших, низких помещениях огромные. Защита мощная от русских морозов.

Освоившись, архитектор справляется с робостью, участвует в беседе с самой принцессой. Немецким она владеет довольно свободно.

— Я потрясён, — признался он. — Такого гостеприимства к иностранцам нет нигде.

— Рада слышать, — ответила Наталья. — Господин Толстой [46] Толстой Пётр Андреевич (1645—1729) — граф, видный дипломат и посол петровского времени, сенатор, участник «дела» царевича Алексея. , — и она показала на пожилого вельможу, набивавшего трубку, — обещает нам ещё и эфиопов.

— Вы очаруете и чёрных, — сказал Доменико и сам подивился своей находчивости.

Принцесса улыбнулась ему:

— Мой брат хочет обнять весь мир. Это не забава... Дома не все понимают его.

Стул позади Толстого скрипнул. Рослый офицер сел спиной к окну — лицо осталось в тени. Доменико рассказывал о своих скитаниях в Европе.

Наталья спросила, что будет строить кавалер Трезини, и он смутился. Он скромный фортификатор. Нет, состязаться с зодчими Москвы он не возьмётся. Здесь столетиями шли поиски красоты, о которых за границей, увы, почти не ведали.

— А вы отказываетесь искать? По-вашему, крепость может быть уродливой?

— Никоим образом, ваша светлость. Уродливая не устоит перед противником.

— Почему? — спросил офицер и подался вперёд.

— Уродливое непрочно. Крепость тоже нуждается в добрых пропорциях. Они равно обеспечивают красоту и стойкость.

— Он прав! — воскликнул офицер громко и ударил себя по колену. — Как ваше имя, господин мой?

— Царь, — обронил вполголоса Толстой.

Доменико уже начал догадываться. Вскочил, пытаясь отвесить подобающий поклон, но теснота не позволила. Топтался, мямлил что-то. Большая горячая рука, скользнув по щеке Доменико, опустилась на плечо, и он словно оторвался от пола — рука будто выхватила из толчеи переполненной, прокуренной гостиной и повела. Пётр ускорял шаг, Доменико почти бежал, чувствуя, что ноги его двигаются легко и безвольно, — некая невидимая нить захлестнула его и тянет. Вереницей замелькали мимо синие птицы, синие цветы, гербы печной глазури, букеты солнцеподобных цветов на тканях, одевших простенки, жёлтые всплески лампад. Возникли лики святых, мавритански смуглые, сухие длани вздымались предостерегающе, и казалось — зловещим шёпотом провожают иконы царя и зодчего. Из комнаты сумрачной, затхлой ныряли в распахнутую, гвардейское сукно на широкой спине Петра то чернело, то зеленело, сапоги его долбили тяжко — стонами и скрипами отзывался деревянный дворец на поступь царя.

Поднялись по витой лестнице в шестигранную башню, под самый её свод. Сперва в переднюю, где оторопело вскочил с походной кровати денщик, потом, тремя ступеньками выше — помещение чуть просторнее, совмещающее кабинет и спальню. Простое ложе, точно как у денщика, и на нём, на стульях, на лавках — книги, свёртки чертежей. В раскрытое окно влетал ветер, колыхал флаг, повешенный под потолком, — новый, введённый недавно, о котором Доменико уже слышал. Орёл, держащий четыре карты в когтях, знаменует могущество России, имевшей гавани на Белом море и на Каспийском, а ныне получившей выход к Чёрному и к Балтике.

О морских пристрастиях царя свидетельствовал и компас над кроватью, как говорят, неразлучный с ним, и гравюра, изображающая крупный боевой корабль.

Посреди комнаты, занимая почти весь стол, красовалось странное восьмиугольное сооружение. Доменико принял его за фигурную крышку для пирога, употребительную в русских домах, но вскоре отмёл эту догадку, ибо разглядел пристальный блеск пушек, расположенных тремя ярусами, в чёрных провалах — амбразурах.

— Я сам сделал. — Пётр засмеялся и ткнул себя в грудь. — Судите, господин архитектор! Судите пропорции, судите откровенно, прошу вас!

Кавалер ван дер Элст колотил по клавишам изо всех сил, исторгая из инструмента бравурный марш. Долг обязывал мысленно повиниться перед королём Карлом, умолять о прощении — ведь с приездом царя вместо объявленной «Мелузины» дали спектакль в честь русских побед; на сцену в одеждах античных вышли Виктория и Фортуна — к триумфальному, увитому лаврами столпу. Зрелище тягучее, с замедленными плясками и заунывным пением, и кавалер испытывает скуку и досаду на короля. Чего ради он возится с поляками! Скорее бы покончил с московитами... Роль подневольного музыканта, хоть и дворцового, надоела кавалеру. Какие ещё испытания ждут его на пути к графской короне? Да и надо ли питать надежду?