Владимир Дружинин - Град Петра

Добрый знак. Дефо язвит — значит, новости принёс интересные.

— Так Париж ещё не взят? Что ж, будем дальше воевать за равновесие в Европе. Один умный человек говорит: проливать кровь грех, но лицемерить при этом — двойной грех.

Обычная манера — ссылаться на некоего собеседника. Ничего от собственного имени — вечная игра в прятки. И чего ради?

— Царь Пётр не кричит о равновесии. Он отбирает у шведов своё кровное. Вот уж кому чуждо лицемерие. Один немецкий дипломат сказал мне: не зарьтесь на чужое, тогда и настанет равновесие. Дурацкую войну вы ведёте, сэры! Испанская корона? Ничего страшного, пусть достаётся французам.

— Нашим исконным врагам? — возмутился Гарлей. — Вы забываетесь.

— Не я, не я, ваша честь. Тот дипломат... Но ведь всё равно две короны на одной голове плохо держатся.

— Слова того дипломата?

— Конечно. А мне что! Дай бог отличиться нашему Мальборо. Этого хочет его супруга, а следовательно, и... не пугайтесь, королеву я не назвал.

Оба рассмеялись. Дефо осушил кувшин пива и подобрел.

— Не стану больше томить вас. Получайте! Последняя почта...

Гарлей пробежал глазами письмо.

— О, четыреста пушек! Московиты лепят их как оладьи.

— Сведения устаревшие, шалопай взял из газеты. Поздравим шведов с таким наблюдателем. Скок — и к нам в упряжку!

— Да, но толку от него...

— Подождите, не снимайте ставку с этой лошадки! Есть шансы выиграть. А табачник заслуживает награды. Раскошелимся, а?

Табачник — Генри Вуд, служащий братьев Уайт, торговцев табаком. Исправно делает копии с донесений кавалера ван дер Элст, обозначенного в бумагах Дефо под кличкой «племянник».

— Теперь он наш, с потрохами, ваша честь. Кое-что он там тонко подметил, в Московии. Царь ищет опоры в народе, а? Ещё Макиавелли [49] Макиавелли Никколо (1469—1527) — итальянский политический деятель, историк и писатель. учил: владыка, нашедший поддержку в народе, сильнее того, который имеет на своей стороне одну лишь знать. Да, музыкант способен шевелить мозгами, однако вы правы, он белоручка и трус, но... в Петербург он прогуляется, дядя заставит его. А там посмотрим...

За окном — тусклая под зимним небом Темза. Медленно спускался по течению военный корабль, побывавший в починке, — свирепый дракон на носу алел свежей краской, разевал кровавую пасть.

— Кстати, царь считает наши суда неуклюжими, тихоходными. Каково! Он ручается, что русские будут лучше.

— Да вы просто влюблены в царя.

— Он сам строит суда. В отличие от прочих монархов. Губить флот понапрасну — это они умеют. Кто же поедет в Московию? Всё-таки Витворт?

— Вероятно.

— Не блещет способностями. Подбирали по росту, признайтесь! Что ж, есть резон. Царь не любит коротышек. Итак — посол её величества Витворт! — Дефо пощёлкал по пустой кружке.

— Злой вы человек, — вздохнул Гарлей. — Уж не настолько он глуп.

— А насколько? Ладно, моего табачника я ему, так и быть, доверю. И вот что: посоветуйте обратить внимание на Огильви. Слыхали о нём? Да, шотландец, служил императору. Теперь у царя, ходит в важных генералах. Ему всё равно, чью носить униформу. Москва перекупила его, — сам говорил в Вене, при Иосифе, без всякого стесненья.

— В присутствии вашего знакомого, — лукаво улыбнулся Гарлей.

— Один дипломат, — ответил Дефо коротко. — Желаете знать кто? Извините, запамятовал.

Конца нет слухам о Петербурге. Текут из парикмахерской, от клиентов, с базара, откуда приносит их Авдотья, русская служанка. Старец один пророчил: проклят сей град. Затопит его по весне, смоет. И поделом. Дома ставят без молитвы, не освящают, церкви нет ни единой. Младенцев там не крестят, покойников не отпевают, сваливают в яму, а как засыплют — царь на том месте с немецкими девками пляшет.

Впрочем, не одному Петербургу — всем градам и весям конец, ибо настали последние времена. О сём извещают знамения. Где икона восплачет, а где колокол зазвонит сам по себе, среди ночи. А над Донским монастырём пролетел огненный шар, едва не сбил кресты.

«О Петербурге рассказывают в Москве всякие ужасы, — пишет Доменико родным. — Суеверие ненавидит просвещение и клевещет на него. Недавно выпал снег и лёг густой пеленой, словно у нас в горах».

Пробудилось детское. Выбежать, впечатать шаги в эту чистоту, сошедшую с небес. Первые шаги... Начать путь о некую даль...

Частица нового города — перед ним на столе. На чертежах форта, который встанет на отмели, там, где никогда ничего не строилось. Поэтому Доменико трудится допоздна, забывая о времени. Разбирая наброски царя, мысленно спорит. Иногда внезапно — не угадать ни день, ни час, — врывается царь.

— То, что вы задумали, ваше величество, — говорит Доменико, — есть корабль, неподвижный корабль.

— И что же? — хмуро спрашивает Пётр и щиплет ус.

— По мне, строение слишком хрупкое. Я привык иметь дело с камнем. Если корабельщику угодно знать мнение фортификатора...

Надо укрепить конструкцию, толще делать стены, перекрытия. Тогда можно ставить орудия калибром крупнее — выдержит. Правда, леса потребуется больше.

— Нарубим, — кивает Пётр. — Велю Кикину... Говорите, говорите, мастер!

Голос Доменико прерывается — его душит радость, внезапная мальчишеская радость. Ему, ему доверился царь, от него — Трезини из Астано! — готов услышать последнее слово.

— Если ваше величество согласится...

— Не надо величества.

Царская рука ложится на плечо Доменико, жмёт сильно и ласково. Не надо величества. Отныне они мастера. Оба, корабельщик и фортификатор.

Странный, странный человек...

По утрам возле дома вызванивает колокольцем, храпит пегая кобылка. Доменико садится в простые сани, накрывается овчиной.

«Царь дал мне ещё одно поручение — преподавать итальянский язык, который почитает весьма нужным. Он с похвалой отзывается о наших знаменитых зодчих, сожалеет, что их трактаты до сих пор не переведены».

В Белом городе, у богатых домов, снег прибран, сметён в кучи. Доменико обгоняет своих школяров, они ломают шапки, кланяются.

Кирпичные боярские хоромы, резное крыльцо, расцвеченное киноварью и позолотой... Семья Нарышкиных не посмела перечить царю-родственнику, впустила в родовые апартаменты учителей-иноверцев, только иконы убраны из класса. Терпит ораву худородных и простолюдинов, топочущих по наборным полам. Просвещение должно быть доступно всем — настаивает, в согласии с царём, пастор Глюк [50] Глюк Эрнст (1652 или 1655—1705) — саксонец, проповедник в Лифляндии, в 1702 г. взят в плен и отвезён в Москву; с 1703 г, начальник школы; составитель славяно-латино-греческого словаря, русских учебников по географии и русской грамматике, переводчик лютеранского Катехизиса и т. п. .