Владимир Дружинин - Град Петра

Орудия корабельные вмешаться не успели — так быстро растаял десант. Зато далеко разносился хриплый голос ликующего Крюйса, честившего шведов на дюжине языков. Владел он, побыв у поморов, и русской бранью, но применить остерегался, понеже царский указ строжайше запрещает «мерзкий морской крик». Из-за него, случается, матрос недослышит, чего хочет начальник, а то и поймёт превратно.

На «Дефам» притащили пленного. Вице-адмирал спросил, почему шведы не атаковали сперва Кроншлот.

— К нему нельзя приблизиться, — ответил швед. — Частокол рей.

Крюйс усмехнулся.

— Напоролись, наглецы...

Не реи торчат из моря, а концы рогаток. Противник вообразил препятствие покрепче — затопленные суда. Их ядрами разбить сложно. Наобум полезли шведы. Вот сколь губительно самомнение!

Шестого июня враг направил весь огонь на Котлин. Тактика очевидна: захватить остров, потом изолировать и задушить Кроншлот. Толбухинцы так рассыпались по лесу, артиллеристы так умело окопались, что успеха налёт не имел. К тому же погода портилась, сбивала с прицела. Десанта не последовало.

Волны улеглись, но затих и неприятель — три дня «имел консилии». Возобновил обстрел 10 июня, по тем же котлинским зарослям, остервенело. И снова устояли недосягаемые русские, а шведам с кораблей и с суши «зело жестоко докучали». На флагмане Анкерштерна развернулся сигнал отбоя, и вся стая парусов попятилась. Крюйс подозвал штурмана.

— Пуганём их, трехклятых...

«Дефам» взметнул вымпел красный — сигнал атаки. Крюйс злорадствовал — шведы в недоумении, там тоже полыхнул красный сигнал, но пополз вверх нерешительно, остановился.

— Недотянул, недотянул, отродье ведьмы, гнилая кишка, хвост собачий!

Русский сигнал метался — вверх, вниз. Анкерштерн гадал: озорство это или угроза подлинная? Потом задёргал флаг с бешенством. Целый день, вплоть до вечера, оба флотоводца переругивались флагами. Но у Крюйса чесались руки. Внезапно из русского строя вынеслись бомбардирские суда, взяв курс на фрегаты Депру. Бомбы, причиняющие разрушения и пожары, опасны особенно, и фрегаты, не успев изготовить орудия, предпочли ретироваться. Наскакивая, открывали огонь юркие русские галеры. Завязалась перестрелка, с потерями для обеих сторон.

Бомбометание нанесло королевскому флоту урон важный, ибо 11 июня он отошёл ещё дальше, и с некоторых судов стали снимать орудия, «для того что оныя от наших пушек разбиты, и другие свои корабли починивали; а наши в то время разставливали привезённую тогда из Санкт-Петербурга артиллерию». Крюйс особенно торопил пополнить батареи крупным калибром — чтобы бить с острова по судам.

Шведские штандарты замерли. Адмирал дал о себе знать лишь пятнадцатого числа — ракетами, хмельным пением, громом литавр и труб. У Анкерштерна праздновалось тезоименитство — как узнали потом — шаутбенахта Шпарра. Крюйс, размахивая кулаками, кричал через рупор отборную скандинавскую и немецкую брань!

— Ах, язви вас... Ну, погодите, угощу! Кому виднее?

Мишень оказалась удобна Ивановской батарее. Тотчас «из одной пушки и гаубицы выстрелили по кораблю Адмиральскому, и так трафило, что с того корабля резные галереи сшибло...» Затем, под огнём всех орудий, шведы «так отступили, что невозможно было уже из наших мортир и пушек их достать». Инициатива у противника отнята. Команда «Дефама» веселилась, внимая скабрёзным импровизациям Крюйса, опьянённого успехом.

Брюс, навестивший Крюйса как раз в тот день, от истошного крика зажимал уши, но воздал должное стратегу-такелажнику.

Затем в течение месяца разгорались редкие перестрелки. Противник «исправлялся починкою» и лишь 15 июля решился кинуть десант на Котлин. Ожесточённее прежнего прокладывала ему путь артиллерия, но полк Толбухина — две тысячи двести штыков — ещё глубже зарылся в землю. Блюдя приказ, не выдал себя ни единым выстрелом, неслышный и невидимый в чащобе.

— Ну, теперь, — сказал в сердцах Анкерштерн, — мы уложили их в могилу.

Адъютант записал эту фразу, сочтя исторической. Флагман накренился, исторгая живой груз, ощетинившийся клинками. Орудия ещё действовали, заглушая визг шлюпочных блоков.

«...И как они подошли недалеко от берега; тогда наши по неприятелю жестоко из пушек стреляли; а как оные пришли к берегу гораздо ближе в мушкетную стрельбу, и как стали выходить, воды им было выше колена, и отошед недалеко, стало быть в некоторых местах глубже...»

Место для высадки адмирал выбрал новое, но и здесь не ведал брода. Разве не всюду мелко у берегов презренной финской лужи? А дно оказалось коварным, с вымоинами.

«...Иные и дна не доставали, иные же по горло в воде; а из наших 15 пушек непрестанно стреляли ядрами и картечами; отчего оные неприятели пришли в конфузию, и, хотя из них некоторые вышли было на берег; однакож оные в той конфузии все побежали назад в свои суда, из которых судов многие опрокинулись...»

Остановить! Смерть трусам! Анкерштерн сбежал с рубки к артиллеристам, оттолкнул растерявшегося офицера, повторил команду, неслыханную на флоте. Флагман открыл огонь по своим, адмирал взмахнул жезлом, дирижируя, раз и другой, потом опомнился.

В десанте кроме шлюпок участвовали боты, осевшие дальше от суши; раненые не добирались до них, тонули. Толбухинцы насчитали четыреста мёртвых тел, принесённых морем, а, по словам пленных, погибло около тысячи. Победа сокрушительная, достигнутая малой кровью, — полк потерял двадцать девять убитых, пятьдесят получили раны. Ни одна пушка не вышла из строя.

Русские пушкари перевели огонь на суда и, как доносил Крюйс, «до того метко стреляли, будто из мушкетов и нам часто и многажды было мочно слышать, как ядра в корабли неприятельские щёлкали». Шведы в панике рубили якорные канаты, чтобы поскорее сняться. Фрегаты попятились к линейным, и вскоре вся армада двинулась назад. Мог ли Крюйс спокойно смотреть? На «Дефаме» спустили штормтрап, вице-адмирал проворно сошёл, спрыгнул на галеру и ринулся во главе отряда галер догонять королевский флот. Вынеслись за Котлин, на простор, пушечный завязали бой, но тут ветер помог шведам.

«...Ветер так силён был, что наши галеры против воды на вёслах идти не могли, и тогда по таком трактовании неприятелю пощастило от нас уйти».

Вымокший от брызг вернулся Крюйс к себе. Утром показался на мостике в парадном кафтане. Ругаясь ласково, велел дать командам водки. «Дефам» зацвёл праздничными флажками, а вслед за ним «Кроншлот», «Нарва», «Шлиссельбург», «Петербург» и прочие фрегаты. К обеду вице-адмирал пригласил офицеров с Котлина.

— Граф Анкерштерн удирал как заяц, — говорил он Толбухину. — Это я ему наступал на пятки. Я, Крюйс из Ставангера.

Простолюдин, норвежец, сын матроса, внук матроса... Поперёк горла ему кичливые вельможи. Шведские, немецкие, русские — любые... Крюйс не стеснялся. В лице Толбухина, полковника из мелкопоместных дворян, он нашёл единомышленника.