Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

Элиза Синявская, жена коронного гетмана Николая-Адама Синявского... Всё в ней было великолепно: и женская стать, и изящество души и ума, и грациозность, и колдовская занимательность. Пётр мог проводить с нею часы, усладительные для всех чувств.

Потом были фрейлины и статс-дамы: Екатерина подбирала свой штат с умом и нарочитостью. Она не ревновала: была уверена, что незаменима не только как услада, но и как подпора и лекарка.

Но все, решительно все были простушки. И вот вдруг в его жизнь вошла Мария Кантемир — юная, чистая, светлая, в коей было всё притягательно: ум и женственность, многие таланты и высокое происхождение, знание множества языков, музыкальность, начитанность, знание политеса во всех его тонкостях. Она, казалось Петру, затмила Элизу Синявскую.

Вот это была бы подлинная царица, порою думалось ему. Их связь крепла с годами. К тому времени государь угомонился. Годы делали своё дело: бесы сладострастия мало-помалу скукоживались и покидали поизносившееся тело. Их уж вовсе мало осталось в нём.

Мария становилась всё смелей, всё изобретательней в своих ласках. И её жадность всё более становилась ему по сердцу.

И вот — понесла. Пётр ждал, тая в душе великую надежду. Не скрывал её от доверенных людей.

Не уберегли! Как случилось, отчего? Не было ль злоумышления! Катеринушка ведь всё ведала, сильно опасалась, хоть ни разу ни словом, ни намёком не показала это. Но она могла... Приставить кого-нибудь. У неё было для этого всё: вышняя власть и деньги.

Племянница Александра, губернаторша, всё выскажет. Страху на неё напустит либо ласкою возьмёт — всё ж таки Нарышкина, одного корня. Уж она-то непременно всё знает доподлинно — первая дама губернии. Блюла Марьюшку, опекала.

То, что говорил ему князь Дмитрий, — всё могло быть истиною. Но это всё умозрительные рассуждения. А каково было на самом деле? Не порчу ли какую ухитрилась напустить на неё казавшаяся ему всегда простоватою его Катеринушка? В таких делах она могла проявить недюжинную хитрость и изворотливость, прибегнуть к волхвованию, колдовству и иной нечистой силе.

С Шурою следовало потрактовать наедине, с глазу на глаз. Однако при здешнем многолюдье это было нелегко даже для него, повелителя всея Руси, но отнюдь не придворной суеты, налепившейся на каждую минуту его астраханского бытия.

Стало быть, следовало по-родственному навестить племянницу, пренебрёгши императорским статусом. Оное пренебрежение он постоянно выказывал, о чём было известно его подданным — от вельмож до простонародья.

Он приказал подать свой неизменный шарабан о двух колёсах, денщикам же следовать за ним верхом, предупредив прежде о визите губернаторскую чету.

Артемий Петрович было засуетился вкруг него, заскакал петушком, но Пётр сказал ему строго:

— Ты мне покамест не надобен. А желаю я с племянницей моею по-родственному поговорить с глазу на глаз. Пущай пожалится на муженька своего. А уж я решу, какой тебе вывод учинить.

И, зайдя с Александрой в губернаторский кабинет, без обиняков приступил к делу:

— От князя Дмитрия знаю я, Шурок, что надзирала ты за дочерью его Марьей...

— Надзирала со рвением, опекала всею силою своею, дядюшка, ваше величество. И дохтура наши глаз с ней не спускали, и повитух собрала...

— Не уберегли, однако! — рыкнул Пётр.

— Было то не в силах человеческих, дядюшка, ваше величество, — перепугалась Александра. — То природная порча, с единого Господнего разумения. Уж так старались, так обихаживали, а ничто не помогло.

— Мучилась?

— Как не мучиться, вестимо. Скинула, а уж потом впала в горячку, еле отходили. Я князю Дмитрию про то сказывала.

— А пошто не отписали ему?

— Как не писать — писали. Да кульеры с письмами теми пропали. Их татары перехватили.

— Сколь надёжно отправили на Москву?

— Я и о том князю Дмитрию сказывала обстоятельно. Большой купецкий караван с охраною воинскою аж до самой до Москвы плыл. Даже при пушках были те суда.

Пётр улыбнулся.

— Обслуга велика ль была при ней?

— Как не быть великой обслуге, коли княжна да княгиня обе светлейшие. При таких-то особах, дядюшка, ваше величество, должно было весть етикет соблюсть.

— Ну ладно, — бросил Пётр хмуро. — О разговоре нашем молчи.

— Ох, батюшка государь, да разве я не понимаю.

— Каково тебе под Волынским. Довольна ты им?

— С какой стороны поглянуть? — Шурочка кокетливо повела плечом. — Губернатор он справный, с чиновниками строг, боятся его. А вообще-то нету такой жены, которая мужем своим была бы довольна.

Пётр рассмеялся. Отчего-то последняя фраза племянницы изрядно насмешила его. Всё его длинное тело пришло в движение. Отсмеявшись, он сказал:

— Истинно то сказано, Шурок. Ты мужем своим не вполне довольна, я же — губернатором Волынским. Спрос с него великий будет.

— Дядюшка, государь милостивый, — вдруг взмолилась Волынская. — Не карай ты его строго: день-ночь пропадал он на верфи да в магазейнах, всем разнос учинил. Да тебе самому ведомо, каков народец наш безалаберен. Кнут да палка-погонялка.

Пётр невольно вздохнул. Жалости почти не ведал, равно и снисхождения. Коли распалится, прав ли, виноват — костерит без разбору.

На мгновенье представил себе, каково пришлось Волынскому при всей его губернаторской власти да ретивости. Уж ежели он, государь всея Руси, император, временами ощущал своё бессилие... — Жалеешь своего-то? — наконец спросил он.

— Да как не жалеть, коли супруг законный. Господь заповедал.

— А я вот себя не жалею, — пробурчал Пётр. — Нежиться бы мне во дворце, принимать поклоны да парады, токмо отдавать приказы да указы, дабы фигуры, ровно на шахматной доске, двигались куда надобно. А я вот наперёд войска иду, яко простой ратник, в жар несусветный да в шторм свирепый. Подумай сама, чего ради?

— Здоровье-то не железное, дядюшка, милостивец наш. Не бережёшь ты себя; монархи вот и вправду по своим дворцам да хоромам отсиживаются, трудов не ведают, опасности сторонятся...

— Бог да Россия нас рассудят, — всё так же угрюмо произнёс Пётр. — Потомки рассудят по справедливости. Коли сохранят наследники мои сношенные сапоги да штопаные чулки, чинёный камзол да мундир с заплатою, все поймут и всё простят.

Он махнул рукой, чмокнул племянницу в лоб и вышел. Октябрь уж и здесь, на юге, принялся дышать хладом. Жёлтые листы, словно птичьи стаи, кружили в воздухе и устилали землю пока ещё редким ковром. Осень, поздняя осень. Там, в глубине Руси, небось порхнули снега, первые и нестойкие.

Пётр подумал, что ему здесь, в Астрахани, предстоит сыграть важную и решительную шахматную партию. И выиграть её, дабы обеспечить успех будущей кампании. Покамест он не расставит по своим местам все фигуры да двинет их вперёд, создавая угрозу неприятельской партии. Кабы только не грянули морозы, кабы Волга не стала.