Руфин Гордин - Петру Великому покорствует Персида

Строгановы устроили торжественный обед. С утра с крепости палили пушки, город оглох от трезвона церковных колоколов, обыватель поначалу недоумевал и пугался: уж не объявились ли неведомо откуда татары либо другая нечистая сила. Но конные бирючи, охрипшие от крика, внесли успокоение: празднуется тезоименитство императора.

Отец Отечества, надежда Руси, Великий Преобразователь — застольные речи были льстивы и полны степеней превосходных. Пётр морщился, но молчал. Цена всего этого была ему известна. Истинных соумышленников за столами было всего ничего.

Когда хор хвалителей стал требовать ответного слова, Пётр поднялся и сказал:

— Бесконечно благодарствую. Но только за собою не ведаю столь великих заслуг. Ежели Господь продлит мои дни, то постараюсь хоть в малом успеть осуществить задуманное. О большем не дерзаю.

— Здоровье государя! Многие лета, государь!

Перестали жевать, стоя выслушали государево слово, стоя пили за здравие. Пётр наклонился к восседавшему напротив Апраксину, сказал вполголоса, так что за застольным шумом почти никто не расслышал:

— Прикажи тотчас же командам сбираться на суда. После сего жранья отплываем.

У генерал-адмирала глаза полезли на лоб: неужто в столь торжественный день государь намерен покинуть гостеприимный город и отправиться в путь? Но, зная норов Петра, поднялся и отправился рассылать вестовых.

Солнце пало на закат, а уж царская чета была на струге. Да и вся флотилия была готова к отплытию. На сходнях Пётр поманил князя Дмитрия к себе, спросил негромко:

— Не видел за столами Марьюшку. Не прячешь ли ты её от меня, княже?

— Она мне неподвластна, государь, — развёл руками Кантемир. — Характер у неё твёрд. Не выходила — женские хвори одолели.

— Передай: желаю её видеть, однако чересчур много вокруг толчётся народу. Как только станет посвободней — навещу.

— Она понимает, — качнул головой князь Дмитрий.

— Верю. — И, повернувшись к капитану, приказал: — Убирай сходни, руль на стрежень, пушкари — пали!

Прощальный салют из трёх пушчонок глухо прогремел над речными просторами, над городскими слободами, взбиравшимися вверх по склону. Флотилия тронулась вслед за флагманом. У уреза воды топтались обыватели, томимые любопытством, хоть и успели за эти несколько дней наглядеться на царя и его подмастерьев, на безродную царицу Екатерину. О ней ходили разные слухи: что околдовала она царя чёрным колдовством, присушила, иначе можно ль объяснить, как простая баба нерусских кровей взобралась на царский трон да ещё подчинила себе всё царёво окружение. Нет, с нашим-то царём натурально дело нечисто. Неспроста он спознался с колдуньей. Он и сам, видно, не в законе зачат, слуга антихристов, а может, и сам антихрист — не зря в народе бают...

С крепостных стен рявкнули пушки. Царица и её дамы простодушно помахивали платочками, не ведая, каково судачат о ней на гостеприимном берегу Нижнего Новгорода. Пётр знал: наушники доносили. Злостные говоруны и говоруньи были схвачены и пытаны в Преображенском приказе. Кой-кому урезали языки, иные были сосланы в каторжные работы, кто куда, более в Рогервик на Балтийском берегу, где строился новый порт.

День на воде почему-то особенно долог. Отчалили засветло, и солнце, казалось, затеяло нескончаемое прощание. А когда сумерки стали сгущаться, флотилию ещё долго провожал торжественный закат, переменяя краски с розовой на багровую, на перистые лимонные мечи и нежную зелень. Потом горизонт закоричневел, и наконец всё угасло. Волга покачивала их, ровно колыбель, и сон был крепок.

Проснулись в виду села Лысково. Пётр сказал Екатерине:

— Сие село пожаловал я некогда имеретинскому царю Арчилу [61] Арчил II (1647— 1713) — с 1661 г. имеретинский, а в 1664—1675 гг. — кахетинский царь, с 1699 г. жил в Москве. за преданность престолу. Видно, его иждивеньем собор строен. А далее Макарьев монастырь — место знаменитое. Святые отцы тут ярманку приветили: купил-продал, всё едино, неси свою лепту в монастырь. Ежели обманул — грех замоли, ежели без обману — Господу угодил. Плывут с верховьев — пристанут, плывут с низовьев — тож. А плывут-то с товаром. Торг и завязался. А монахам — прибыток.

— Неужли пристанем? — робко спросила Екатерина. Признаться, ей изрядно докучали хождения по церквам. Всюду одно и то же: гугнивые монахи, священники, припадавшие к руке, от которых несло застарелым потом, иконы, иконы, иконы, казавшиеся ей похожими друг на друга как две капли воды. По-первости она являла истовость почти фанатичную, желая показать, что всем своим естеством слилась с православием и что она верная дочь Православной Церкви. Мало-помалу рвение слабело, она вымолила всё, чего желала и о чём мечтала. Господь дал ей высочайшую долю: быть спутницей великого царя. Был ли то православный Господь или ещё лютеранский, она толком не знала. Начало было в лоне Лютеранской церкви, из коей она была безболезненно исторгнута. Такова, стало быть, была воля небес и пастора Глюка, её хозяина. А потом её приняла в свои объятия Церковь Православная. Она ей верно служила и ревностно молилась — святым угодникам Божиим, Богородице, Христу, всем-всем, кому положено. Но всему есть предел. Её повелитель, как она успела заметить, тоже остыл. Его всё более ведёт неистощимое любопытство...

— Надобно гребцов переменить да монастырь бегло обозреть. Глядишь, игумен и раскошелится — в казну деньгу пожертвует. Туга у них мошна, ой туга, — добавил он со смешком. — Вишь, какова крепость: капитал надёжно оберегает.

Это и была крепость, как, впрочем, все поволжские монастыри. Стоять ей против татар, оборонять от нехристей пути торговые да православный люд. Была она строена по всем законам фортификации, с мощными стенами и башнями, где гарнизон мог выдержать и отчаянный приступ, и долгую осаду.

— Всё в царствование батюшки моего ставлено, — заметил Пётр. — Много с благословения его строено, тиха была тогда Русь, оттого и дали ему благое имя — Тишайший. Долго поминать его с благостью будут.

Обозрение было и в самом деле беглым. Пётр спешил — свита за ним бежала. Игумену пришлось раскошелиться: пообещал за свой монастырский счёт поставить армии дюжину ластовых судов да загрузить их провиантом.

Пётр радовался. Впереди ещё немало богатых монастырей: не столь богатых, как Макарьев. Но и те свою лепту могут внести. Вот и казне облегчение.

— Патриарх Никон отселева родом. Был он здесь в послушниках, в иночестве, — рассказывал семенивший рядом с Петром игумен. — А в миру звался Никитою Мининым. Ещё монастырь наш благословил выходцев своих на святой престол: митрополита Суздальского Илариона [62] Иларион (1632— 1708) — настоятель Флорищевой пустыни, с 1682 г. митрополит Суздальский. ; отсель и другой митрополит Иларион [63] Иларион (в миру Иван, сын священника Анании) (161?—1673) — архимандрит Печерского монастыря, с 1667 г. митрополит Рязанский. — Рязанский, архиепископ Сибирский и Тобольский Симеон [64] Симеон (160? — после 1677) — игумен Боровского Пафнутьева монастыря, архиепископ сибирский с 1651 г. . А близ батюшки вашего были здешние протопопы Степан Вонифатьев да Иван Неронов. А ещё Аввакум Петров, протопоп, сожегший себя вместе с верными, — скороговоркой частил игумен. И, охнув, отстал.