Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

Пожал плечами и вопросительно взглянул на меня:

— Какая ложь! Какая клевета на Россию, на весь мир! Бросил свою армию, которая сгинула в снегах России бесславно. Самое странное, что и эти строки и «Бородино» написаны одним человеком. Клевета на жизнь поколения... Как ты думаешь?

Я молчал.

— Нет. Мы достойны наших поруганий... С какою лёгкостью поэты лгут! Порой...

Олег пошёл в прихожую и быстро оделся.

— До встречи, — сказал он, захлопывая за собою дверь.

Потом он вернулся, из приоткрытой двери прочёл:

Мы приехали, как это и было условлено, в полдень. Стоял светлый морозный день, но уже чувствовалось в воздухе приближение весны. Весна никогда не обманет. Она может задержаться и пропустить вперёд метели. Весна может сделать вид, будто её вообще нет, гололёдом с пронзительными ветрами она порою припугивает нас. И даже мартовские рассветы в России бывают временами такие морозные, что начинает казаться, будто это совсем не весна, но зима. Однако стоит взглянуть на небо, увидеть, какая лазурь осеняет оживающие почки берёз, — и становится всем ясно: без весны дело не обойдётся. Не случайно художники наши так любя г эту раннюю пору весны, что пишут и пишут удивительно нежные пейзажи с небесами, берёзами, сияющими от света избами и краснощёкими всадниками на сельских лошадях да девицами в полушубках под полушалками да с коромыслом на плече. Правда, некоторые уже забыли или забывают, что же это за слово такое — «коромысло», чего это оно обозначает.

Мы приехали и были слегка удивлены. Дело в том, что это воскресенье оказалось не привлекательным для гостей. Пришедших было необычайно мало по сравнению с прошлыми нашими заседаниями. Евгений Петрович, Иеремей Викентьевич, кандидат исторических наук, конечно, хозяин и тот боевитый молодой человек в толстом свитере, который недавно предположил, что Кутузов имел высокие стратегические помыслы исторического масштаба, увлекая Наполеона в Москву. Ничего вроде бы особенного не произошло, но чувствовалось в комнате некое настроение, которое не соответствовало тому, что сияло в небе. Была та же водка, та же картошка «в мундире», гранёные рюмки, портрет лошади на стене. Кирилл Маремьянович был задумчив и настороженно посматривал на гостей, с выражением лица человека, который либо что-то знает особое, либо не совсем понимает, что происходит.

Мы с Олегом были спокойны. Олег решил сосредоточить своё выступление на роли Раевского в двух определяющих историю континента сражениях кампании, последовавшей за бегством Наполеона из России. Мы решили, что незачем обострять беседу вокруг вопросов социального порядка, потому что в текущее время не всё и не совсем чётко можно пояснить по данной проблеме тем, кто, может быть, не в состоянии понять, о чём идёт речь. Правда, в последнюю минуту перед началом выступления Олега пришёл ещё один человек. Раньше он не появлялся. Это был крепкий, хорошо упитанный мужчина лет пятидесяти с крупными, некогда сильными кистями рук, мелко иссечёнными здесь и там давно заросшими шрамами. Лицо его массивное опиралось на мощную челюсть, гладко и чисто выбритую. В движениях он был спокоен и прост, но крепок. Так выглядят обычно давно сошедшие с ринга чемпионы, живущие в достатке и почёте. Пришёл он в пыжиковой шапке, которую, прежде чем повесить на вешалку, внимательно погладил, как бы приглядываясь к ней с особым усердием, даже, может быть, любовью рачительного хозяина.

— Мне хотелось бы сегодня коснуться событий, — начал Олег после того, как все выпили и закусили, — которые как-то остаются в стороне, особенно в последние годы, в стороне от нашей исторической науки. Мы многоречиво и с особым усердием повсеместно и на всякие лады обсуждаем всего Лишь один отрезок событий, а именно: бегство Наполеона из России. Я не случайно говорю «бегство», а не «изгнание». Как это ни грустно признать, но изгнания как такового почти не было. Сначала такая великая, в том числе и в военном отношении, держава, как Россия, не подготовившись к войне, проиграв Наполеону все дипломатические игры на предупреждение войны и подготовки к ней, бездарно привела завоевателя в Москву. Дипломатия российская была в это время ниже всякой критики, как, впрочем, и во времена пакта Молотов — Риббентроп, когда сталинская дипломатия проглотила все фашистские крючки с наживкой и растянула фронт от моря и до моря. Правда, Александру Первому всё же удалось умением Каменского, Багратиона, Барклая и Раевского захватить Финляндию, а Сталину с узколобостью Ворошилова, Тимошенко и Мерецкова тут не подфартило. К собственному народу мы традиционно относились хуже, чем к чужим. В Москву мы Наполеона привели, на Петербург дорогу открыли, в южные губернии ворота растворили, мы сделали всё для Наполеона, даже услужливо выпустили его домой, где он уже через три месяца имел трёхсоттысячную армию и снова превосходил нас вплоть до самого Лейпцига. Мы ещё и сожгли свою столицу, чем преступно гордимся до сегодняшнего дня. Между тем второй период войны, уже настоящий разгром Наполеона, мы замалчиваем. А без России этого не произошло бы. При той ничтожности европейских военачальников, которые ничем не отличались от наших Витгенштейнов и Барклаев. Кутузов единственно чем отличался от них — масштабностью своей личности, которая принесла на жернова петербургской бюрократии все свои недюжинные способности, самоосквернив их. Этим Кутузов проложил столбовую дорогу выращиванию в нашей государственной и военной области типа лицедея и симулянта этой деятельности, который процветает у нас с невероятной успешностью до сих дней. Я обращаю внимание на этот фактор трагический потому, что уже одно государство Российское он разрушил, а теперь довершает разрушение второго.

В комнате установилась мёртвая тишина, и только гость, любовно погладивший свою шапку, перед тем как водрузить её на вешалку, кашлянул.

— Но к делу, — ответил Олег на этот одиночный акт кашляния, — поговорим о заграничном походе нашей армии. В гостинице «Англетер» аббату Прадту Бонапарт не лгал: к этому моменту во Франции у него действительно было сто двадцать тысяч под ружьём, а те триста тысяч, которые он обещал привести с собою, он имел уже через два месяца, и численность войск его всё увеличивалась... В апреле Наполеон уже имел двести тысяч под ружьём на линии противостояния, союзники — девяносто, русских из них пятьдесят пять тысяч солдат. Последовал разгром под Лютценом 2 мая, и Наполеон занял Дрезден, через двадцать дней Бауцен. Обессиленные союзники ушли в Силезию. Потом перемирие. И вот осенью, когда союзники набрали полмиллиона солдат, из них русских сто восемьдесят тысяч, показалось, что развязка близка. Но разгром при Дрездене и отступление в Богемию... Здесь попробовали в роли главнокомандующего тоже фельдмаршала, уже Шварценберга. У Шварценберга двести тридцать тысяч солдат, у Наполеона сто семьдесят. Сначала нерешительные, в духе Кутузова, действия Шварценберга, и затем разящий удар Наполеона по левому флангу союзников, которые в панике бежали. Прикрывает беспорядочное отступление корпус Остермана-Толстого, уже хорошо знакомого французам, который разбивает преследователей при Кульме. И решающее сражение всей кампании происходит шестнадцатого — девятнадцатого октября, почти через год после Малоярославца, под Лейпцигом, известное нам под названием Битвы народов. Россия, Пруссия, Австрия и Швеция сломили здесь Наполеона, который имел двести тысяч французов, поляков, итальянцев, бельгийцев, голландцев при семистах орудиях. Ему противостояли более трёхсот тысяч солдат при полутора тысячах орудий.