Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

На восемнадцатом году жизни Наполеон записал: «Всегда одинокий среди людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собою». Может быть, именно эта черта интуитивно привлекала к себе внутренне одиноких русских гениев, особенно Лермонтова. Вели вспомнить лермонтовские стихи «Как часто пёстрою толпою окружён...», на ум приходят здесь такие странные юношеские строки записей будущего тирана: «...что делать в этом мире? Если я должен умереть, то не лучше ли самому убить себя?.. Ничто не приносит мне радости, и зачем переносить мне долгие дни, не сулящие ничего доброго? О, как люди далеки от природы! Как они трусливы, подлы, раболепны!»

Живя в самоизоляции, молодой корсиканец заполнял своё одиночество неистовым чтением. Особенно любил он читать историков древности — Полибия и Плутарха. Он подолгу просиживал один в библиотеке, отбросив всё, что уводило в рассеянность развлечений. Вернувшись в 1781 году на время домой, он привёз целый сундук даже для нынешних дней изысканных книг: Цицерон, Плутарх, Тит Ливий, Платон, Тацит, Монтень, Монтескье... По всем этим книгам, почти по всем, сохранились интересные записи, конспекты, наброски, размышления. Он мог часами в полном одиночестве, что особенно юноше нравилось, просиживать над книгами самого разного характера и значения. Но всех их объединяла серьёзность изложения, значительность материала и масштабность событий, в них излагаемых. Молодой человек особенно обожал книги исторического характера с героическим содержанием. Он делал многочисленные выписки из сочинений по событиям гражданской доблести древних — Греции и Рима, Ассирии, Египта, Персии, Вавилона... Особенно его привлекала Спарта. Он выписывал целые страницы из деяний Цезаря, Фридриха Второго, из истории Флоренции и наставлений Макиавелли... Всё это с пометками, собственными оценками их действий и рекомендаций. И что интересно, юный военачальник, будущий тиран и великий император, писал тогда в одной из заметок: «Можно ли заключить, что монархическое правление является наиболее естественным и первостепенным? Нет, без сомнения».

Но это не всё. Ещё в училище он упивался произведениями Корнеля, Лафонтена, Расина, Боссюэ, Вольтера и Руссо... Он сам писал стихи. Известны его стихи импровизационного характера на книге Везу «Курс математики». Известны и другие стихи его... В 1793 году Наполеон опубликовал «Ужин в Бокере». В наши дни это сочинение, может быть, назвали бы философическим эссе в духе диалога. Его новеллы «Граф Эссекс» и «Маска пророка» написаны четырьмя годами ранее. Новелла «Приключения в Пале-Рояль» осталась оборванной на полуслове. Впрочем, в зрелые годы к художественной прозе этот человек более своей энергии не привлекал.

Но осталось большое количество писем о Корсике, разного рода эссе, заметки о Руссо. Поистине, как показывает история, самые опасные политики, беспринципные социальные преступники подчас вырастали из людей, в молодости проявлявших тягу к творчеству. Таковы Сталин, Троцкий, Гитлер, Менжинский... Гиммлер и Тухачевский играли на скрипке. Менжинский наставлялся живописи у великого Константина Коровина. Юрий Андропов писал стихи, отмеченные признаками нешуточного дарования.

Всё в жизни так сложно и так неожиданно. Гораздо позднее в одной из бесед с Пушкиным, по семейным преданиям, генерал Раевский расскажет, как он у себя на батарее ранним утром 26 августа 1812 года, когда уже горела деревня Семёновское, но штурм батареи ещё не начался, улыбнулся, вспомнив слова старшего брата императора Жерома: «Он был страстным поклонником Жан-Жака и, что называется, обитателем идеального мира».

Ироничная эта улыбка ещё не погасла на безусом лице Николая Раевского, как «обитатель идеального мира» отдал приказ начать штурм его батареи. К этому моменту уже три часа артиллерия Наполеона поливала ядрами центральную высоту Бородинского поля, а дивизии Брусье, Морана и Жерара выдвинулись к атаке. Надо сказать, что укрепления русских войск выбраны и расположены были так, что простреливаемые участки поля преодолевать можно было довольно быстро: между флешами Багратиона и Курганной высотой открытое пространство было относительно узким, в больших лесных массивах перед русскими позициями французы могли сосредоточиваться скрытно и безопасно. Разведку проводить перед боем распоряжений не было да и некогда, проводить её было некому, так как все заняты были на спешную руку своими силами укреплять себя.

Основная же масса артиллерии, более шестидесяти орудий, была сгруппирована в районе Горок, вокруг ставки Кутузова.

Итак, толстощёкий, лысеющий, с высоким лбом, неширокоплечий крепыш Жерар на тридцатом году жизни начал движение своей пехотной дивизии на Курганную высоту, вместе с красавцем Брусье, который был почти на десять лет старше своего соратника. Пройдя по пространству почти непростреливаемому, французские пехотинцы вступили в перестрелку с русскими егерями. Французы к этому времени успели рассыпать своих стрелков по всем кустарникам перед батареей Раевского, о чём предупредить генерала русская разведка не могла, потому что её не было. И вполне естественно, густо подстреливаемые наши егеря были оттеснены, а пехота Богарнэ спокойно двинулась на батарею. Да надобно ещё учесть, что к этому времени Раевский был ослаблен на семь батальонов, которые уже перебросил на Багратионовы флеши. Так что, если бы в русской печати того времени существовала свобода слова, а среди последующих русских историков свобода мнения, можно было бы сказать, что всё в это утро было сделано, чтобы батарея Раевского пала после первого приступа.

Артиллеристы батареи и артиллерийские роты вне её остановили наступавших, и те отступили в овраг. Дивизии Паскевича и Васильчикова зримо поредели. Под ловким, быстрым Васильчиковым суждено было быть убитыми здесь пятерым коням. Французы шли спокойными рядами по полю в несколько сот сажен, и в высшей степени умелые русские артиллеристы косили их с двух сторон картечью.

Захлебнувшись приступом, французы бешено усилили пушечный огонь по батарее. Под этим прикрытием дивизия Брусье заняла овраг между батареей и Бородином. Дивизия Жерара оставлена была в резерве, а в атаку двинулся Моран. Он разделил дивизию на два уступа, первый остановил на полускате, а второй Бонами повёл дальше. Опытный Бонами без выстрела ворвался в укрепления, и на бруствере загорелся рукопашный бой. Французов становилось тут всё больше и больше. Они, тоже бывалые, сильные и умелые, дрались молча, со спокойным озверением. Зарядов на батарее, плохо снабжённой и затруднённо снабжаемой, уже не было.

Раевский это знал, но ничего не мог сделать: всё складывалось ещё до боя с его батареей как-то неудачно и странно. Но в этой незадачливости, нашей всегдашней нераспорядительности, порою, быть может, и преднамеренной, была своя выгода. Захватив все восемнадцать орудий обречённой заведомо батареи, французы не могли воспользоваться ими. Зарядов не было. Если бы во время боя было время заплакать, то, может быть, не один боец заплакал бы от обиды. Но не Раевский.