С Обрант - Школа корабелов

Выслушав пространный доклад Евлампия Тихоновича о текущих делах, о количестве больных, об умерших в прошлом месяце трех воспитанниках, Катасанов пошел по классам.

Он побывал на уроке английского языка, послушал, как поручик Дубров, а следом за ним ученики хором повторяют глаголы, заглянул в верхний класс на урок арифметики и терпеливо просидел на нем до звонка. Приглядываясь к притихшим ученикам, Катасанов остановил свой взгляд на Попове. Хотя парень сильно подрос и возмужал, генерал его узнал.

— А, старый приятель! Жаль, фамилию твою запамятовал…

— Попов, ваше превосходительство, — подсказал Путихов.

— Точно, точно! Попов. И другого посланца Мордвинова признал, вон того, что у окна сидит. Подросли ребята на казенных харчах. Ну как, охтенские, нравится вам жизнь в училище?

— Не очень, ваше превосходительство, — ответил, вставая, Попов.

Путихов из-за спины Катасанова свирепо погрозил ему кулаком.

— Пошто так? Иль науки вам не под силу?

— Нет, ваше превосходительство, науки не гораздо трудные, — жизнь наша тяжелая.

— Не изволите ли, ваше превосходительство, заглянуть в класс чистописания? — засуетился Путихов, пытаясь отвлечь внимание директора.

— Отстань! — с досадой отмахнулся Катасанов. — Садись, Попов. Вот ты скажи, — обратился он к Осьминину, — тебе тоже не любо в училище?

— Не любо, господин директор.

— Кто еще недоволен училищем?

Путихов задыхался от ярости. Его лицо перекосилось от злобы. Маленькие глазки сверлили лица воспитанников и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. В наступившей тишине отчетливо слышалось его частое дыхание.

— Есть еще недовольные, господа? — повторил Катасанов.

— Есть, ваше превосходительство, — в один голос ответили Яша Колодкин и Андрей Углов, поднимаясь.

Апацкий незаметно приблизился к Матюхе Чулкову, что-то шепнул ему и повернулся с равнодушным видом к генералу. Матюха, выпучив глаза, стремительно поднялся и рявкнул:

— Ваше превосходительство, не слушайте их, врут они все! Харчи у нас хорошие, одежда ладная, учителя отменные, мы всем довольны. А ну, хлопцы, подтвердите!

Матюха Вульгарно обернулся к ученикам и потряс здоровенными кулаками.

— Точно! — неуверенно поддержали его отдельные голоса.

— Слышишь, Попов, что говорят твои однокашники? — спросил Катасанов с чувством удовлетворения. — Похоже, что вам четверым здесь не по нраву. Что ж, можно отпустить вас, с богом, на все стороны.

— Мы отсюда не уйдем, ваше превосходительство, ежели вы нас не выгоните.

— Ага, — значит, в училище не так уж плохо, коль уходить отсюда не хочется, — заключил директор.

Покинув класс, генерал зашел на кухню. Толстый повар с потным, красным линем, в новой чистой рубахе, подал ему на белоснежной салфетке миску жирных щей. Катасанов отхлебнул их, отведал густо промасленную кашу и похвалил оба блюда.

— Вкусно кормишь ребят, титулярный советник. Самому царю не стыдно такой обед подавать.

Александр Семенович вспомнил, что давно обещал жене выхлопотать для Путихова чин коллежского советника, и теперь решил не откладывать дела в долгий ящик.

Часа через два после отъезда Катасанова к зданию училища корабельной архитектуры подошел Семен Емельянович Гурьев. Окна первого этажа, затянутые занавесками, и второго, украшенные шелковыми шторами и цветами за толстыми стеклами, не оставляли сомнения, что классы находятся на верхнем этаже. Сюда и поднялся профессор по парадной лестнице, но, к удивлению, нашел дверь заколоченной. Спустившись этажом ниже, он постучал в квартиру директора.

— Генерал Катасанов дома? — спросил он у пожилого солдата, отворившего ему двери.

— Никак нет, ваше благородие. Их превосходительство ранее ночи дома не бывают. Как прикажете передать?

— Передай господину Катасанову, что его спрашивал профессор Гурьев.

Из-за спины солдата показался розовый чепчик, а за ним круглое лицо с тройным подбородком.

— Пропусти же, Иван, господина профессора, — громко сказала Евдокия Федоровна, отстраняя рукой денщика. — Господи, пот бестолковый, топчется, как слон! Проходите, проходите, господин профессор.

— Благодарю вас, — ответил Гурьев, следуя за генеральшей в прихожую. — Полагаю, что имею честь лицезреть супругу господина генерала?

— Она самая, господин профессор. Евдокией Федоровной меня величают. Иван, помоги раздеться их благородию.

— Прошу вас, сударыня, не беспокойтесь, — остановил ее Гурьев. — Я только на одну минуту… Не соблаговолите ли сказать, почему двери на третьем этаже заколочены?

— Ох, не спрашивайте, профессор! Живу в постоянном страхе, словно в логове зверя. Того и гляди, как бы малолетние разбойники дом не спалили либо голову камнем не прошибли. Спасибо Евлампию Тихоновичу Путихову за то, что постарался проход для них закрыть.

— А разве директор, господин Катасанов, не может навести порядок в своем доме?

Заплывшие глазки генеральши беспокойно забегали. Она наклонилась к Гурьеву с заискивающей улыбкой.

— Супруг мой, Александр Семенович, не должен обременять себя заботами об училище. У него и без того дела много. Евлампий Тихонович и я по мере сил покой его оберегаем. Уж я вас попрошу, господин профессор, не огорчайте его, если что не так. Пусть остается в неведении. А Путихов и без него хорошо справляется. Золотой человек, большого ума и доброты.

Сверху доносился глухой шум. С минуты на минуту он все усиливался: послышались крики, вопли, плач. Гурьев поднял голову.

— Видимо, экзекуция в большом почете у господина Путихова? Вас, сударыня, не тревожат эти крики?

— Верите, поначалу, как сюда переехали, спать не могла. А теперь привыкла, даже замечать перестала. И то сказать: разве можно с разбойниками иначе обращаться, кроме как бить их нещадно?

С языка Гурьева готово было сорваться злое слово, но он промолчал, попрощался с Евдокией Федоровной и вышел на улицу.

Низкие серые тучи ползли со стороны Финского залива. После жарко натопленной генеральской прихожей дышалось легко и приятно. На набережной канала стояла удивительная тишина; казалось, слышно было, как падают крупные мокрые снежинки.

И вдруг застывшую тишину разорвали вопли. Они неслись откуда-то со двора, Гурьев не сразу определил направление. Он обогнул фасад, прошел в ворога, отыскал черную лестницу и поднялся на третий этаж.

Никем не замеченный, Семен Емельянович вошел в холодную, сырую комнату. При сумрачном свете, пробивавшемся сквозь два закопченных окошка, ему представилась отвратительная картина. Четыре подростка лежали плашмя на лавках, со связанными руками и ногами. Их оголенные спины были залиты кровью. Дюжие мужики с хмурыми лицами яростно хлестали их гибкими березовыми прутьями под равномерный такт, отбиваемый молодым офицером с мичманскими погонами.