Сергей Мосияш - Ханский ярлык

— Да уж если пленю, он у меня запищит.

— Ну вот, видишь, как славно. Ты не забывай, что ныне ты не только князь, но и родственник хана. Как у тебя с ней, с татаркой-то? Все ладом?

— Ладом, ладом,— отмахнулся Юрий Данилович, столь пустячным ему вопрос показался.

Впрочем, не все там ладом складывалось. Хотя как посмотреть, с чьей стороны взглянуть. По прибытии в Москву поселил Юрий жену во дворце, а для наложницы Стюрки определил ближнюю клеть от крыльца. Это очень даже удобно было.

Надоест этот «лягушонок» холодный, жесткий, выйдет князь из опочивальни, пройдет на крыльцо, спустится на землю, нырнет в клеть — и вот уж в жарких объятиях Стюрки. Она для этого и дверь никогда не запирает. Кто, кроме князя, сунется к ней? Блаженствует князь, Стюрка на седьмом небе от счастья, хотя, конечно, не столь неистов он как раньше, не зря ж молвится: жена не пиявка, а кровь сосет. Но Стюрка и этим довольна, знает, что только она по-настоящему удовлетворяет князя, она, а не этот «лягушонок» ордынский. И оттого подобрела, поласковела пирожница к княгине. Пирожки ей печет самые разные, сама носит к ней.

— Вот, княгинюшка, свеженькие с зайчатинкой... А вот еще с грибочками, а эти с потрошками.

Ест княгиня Агафья с удовольствием, кивает Стюрке благодарно:

— Спасибо, спасибо. Действительно, эти вкусные пирожки.

Стюрка, ухмыляясь, думает, подлая: «У меня-то вкусные, косоглазая, вот твой-то пирожок, видно, не очень вкусен для князя. Уж две ночи от меня не вылазит».

Догадывается княгиня об отношениях мужа со Стюркой, но вида не подает, не хочет унижаться. Она ж из царевен. Да и по своему ордынскому закону знает, что у князя может быть много жен. Даже у ее отца их было не то десять, не то девять. Уж и не вспомнит. Так что для нее это почти естественно. Правда, обидно в душе: князь, а ходит к пирожнице.

И Стюркина «тетка» Мотря для княгини старается изо всех сил. Обшивает ее. Нашила ей исподних рубах с десяток, белых и красных, летник с унизанными жемчугом рукавами, опашень с золотыми пуговицами, теплую телогрею о шестнадцати серебряных застежках.

Но особенно княгине понравился сшитый Мотрей русский головной убор — кика. Высокое чело кики было изукрашено золотом и усыпано жемчугом и драгоценными камнями. По бокам кики с двух сторон ниспадали жемчужные шторы до самых плеч, задняя часть кики, подзатыльник, была сделана из собольего меха.

И когда Агафья надела опашень, а на голову водрузила кику, Мотря ахнула от восторга:

— Ах, милая княгинюшка, как ты хороша в этом! Вот теперь пусть кто усомнится, что ты не великая княгиня.

Агафье понравились эти русские одежды. Но особенно развеселил ее муж, когда, войдя, в первые мгновения не узнал жену.

— Кто это? — удивился Юрий Данилович.

Скорее всего, он слукавил, чтоб сделать жене приятное, но она действительно долго смеялась его ошибке.

— Я что пришел, Агаша,— заговорил князь наконец,— Завтра отбываю я на рать, и мне хотелось бы...

Но она не дала ему окончить, перебила:

— И я с тобой.

— Но поход, а там наверняка и битва, женское ли дело?

— Жена должна быть рядом с мужем,— решительно заявила княгиня и добавила уже не столько твердо: — Если она любимая жена.

— Да, да, Агашенька,— обнял Юрий ее за талию,— ты у меня любимая. Но ведь в таком наряде в поход не пойдешь.

— Я все это сниму и опять надену свое — шалвары, кожух и шапку. Мы будем рядом.

И как ни отговаривал ее Юрий Данилович, припугивая опасностями, она решительно стояла на своем: «Я еду с тобой».

И действительно, в день отъезда княгиня сидела уже на коне в своем татарском одеянии, наилучшим образом приспособленном к верховой езде. Сидела крепко, как влитая. Из оружия она взяла с собой лишь лук со стрелами и нож с костяной ручкой, который болтался у нее на поясе в кожаных ножнах и предназначался, конечно, не для боя, а для резки мяса на привале.

Вся дворня высыпала на двор провожать князя с княгиней в поход, и многие дивились воинственному виду госпожи своей:

— Ты гля, наша-то, наша...

— Да она полепш иного мужика сидит.

— Ведомо, из поганых, а их из люльки на коня садють.

— Ну и че она навоюет?

— Не скажи. Зря, че ли, лук захватила.

В самый последний момент выскочила из своей клети Стюрка с плетенкой, кинулась к княгине.

— Княгинюшка-матушка, возьми пирожка с собой. Я с визигой наготовила.

— Куда ж мне их, Стюра?

— А вот заторочим сзади.

И сама девка привязала к задней луке плетенку с пирогами.

— Вкушайте на здоровьичко!

Княгиня кивнула пирожнице благодарно и тронула коня вслед за мужем, который съезжал со двора в окружении гридей.

Тучи сгущались над Тверью. И подсылы, и добровольные соглятаи сообщали Михаилу Ярославичу тревожные вести. Из Новгорода двигался полк славян, нацеливаясь на Торжок. Сам Юрий Данилович, зайдя к Костроме (опять к Костроме), идет по Суздалыцине, увлекая за собой других князей, кого посулами, а кого и угрозой.

— Это что ж получается,— хмурился князь,— на меня вся Русь ополчается?

Александр Маркович как мог ободрял Михаила:

— На Руси, Ярославич, испокон всех собак на великого князя вешали. Если хорошо поискать, то можно себе и союзников найти.

— Ну кто, например?

— А хотя бы рязанский князь Иван Ярославич. Он Юрия ненавидит.

— Да, ему убийцу дяди любить не за что.

— Вот и пошли к нему гонца с предложением союза.

— А кого?

— Могу и я тряхнуть стариной.

— Езжай, Александр Маркович, договорись.

Союзники союзниками, но все же лучше надеяться на самого себя. Тогда, сразу же по возвращении из-под Костромы, Михаил Ярославич велел всем древодельцам и строителям укреплять кремль, обустраивать вежи, ладить пороки, сносить на заборола камни — все это на случай возможной осады.

Но он понимал, что если доводить дело до осады, то это значит почти наверняка проиграть войну. Надо готовиться к наступлению, встретить неприятеля далеко от города и постараться не допустить его к Твери. Поэтому шло срочное вооружение всех взрослых тверичан, город вместе с посадами превращался в военный лагерь. Тревожное ожидание нападения врага сплачивало жителей, настраивало на боевой лад: «Пересчитаем москвичам ребра! Покажем им, где раки зимуют! Пострижем их наголо!» На всех углах звучали подобные оскорбительные и даже срамные для москвичей призывы.

И в крепости, и на всех посадах звенели едва не круглосуточно наковальни: «Бам-бам-бам, смерть врагам!» Ковалось оружие.

И в это время явился гонец от ханского посла.

— Князь Михаил, Кавгадый обеспокоен, что ты опять вооружаешься.

— Почему же он не обеспокоен тем, что князь московский вооружает против меня другие княжества? Даже Новгород поднимает против меня.