Сергей Мосияш - Ханский ярлык

— Возьми с собой Иванца, и идите в поруб, где сидит князь Константин, прикончите его.

— Зарезать?

— Нет. Чтоб никаких следов, как бы умер своей смертью. Может, завтра Михаилу захочется убедиться в его смерти?

— Хорошо, князь. Мы подумаем.

— Нечего думать, дурак! Чтоб через час доложил мне о сделанном. Иди.

Князь Константин Романович сидел в порубе-тюрьме, пристроенном к стене на спуске к реке недалеко от Тимофе-евских ворот. Посадили его туда вскоре после смерти Данилы Александровича и словно забыли. Раз в день старик приносил ему скудную пищу, обычно хлеб с водой, лишь иногда баловал горячим варевом. Вместо постели на пол темницы был брошен ворох соломы. Когда начались холода, старик сторож принес и бросил ему драный овчинный тулупчик с валенками.

— Оболокайся, а то заколеешь,— пробурчал дед.

Если летом вверху через продух, прорубленный вполдере-ва, чуть-чуть брезжил свет, то зимой продух заткнули сеном, дабы сохранять тепло в неотопляемом порубе, и поэтому здесь было совсем темно. Лишь когда приходил старик и открывал дверь, виделся узнику в эти мгновения дневной свет.

— Как там? — спрашивал князь Константин.

— Ничего хорошего, князь,— отвечал старик, считая, что это хоть как-то утешит высокого сидельца, мол, здесь плохо, но и на воле «ничего хорошего».

Когда на забороле началась беготня, какие-то крики, все это доносилось и до заточника, поскольку поруб был прирублен к внешней стене крепости. И он спросил вошедшего сторожа:

— Что там случилось, дедушка?

— Осадили нас.

— Кто?

— Тверской князь Михаил Ярославич.

Эта новость обрадовала узника. «Господи, пусть падет Москва,— с жаром молился он.— Пусть ее возьмет Михаил. Господи, пособи ему». Константин понимал, что с падением Москвы хоть как-то изменится его судьба. Не важно как, но лишь бы изменилась.

Но вот отворилась дверь и донесся веселый разговор:

— Князь должен спать на перине.

В поруб ввалились два молодца в полушубках. У одного в руках была перина, судя по шуршанию набитая сеном, у другого — подушка.

— Ну вот, князь,— молвил один весело,— будешь спать, как во дворце.

Не нравились Константину Романовичу эти зубоскалы, что-то в них настораживало его.

— Вы бы прикрыли дверь, выстудите клеть.

— Ничего, ничего, князь, счас постелим тебе ложе и прикроем...

Перину бросили к стене, и один из парней насмешливо предложил:

— Изволь почивать, князь.

— Ступайте вон!

— Хы. Гля, он не хочет,— почти с издевкой сказал другой.— Так мы уложим.

И, подскочив, повалил князя на перину, крикнув другому:

— Давай. Я держу ноги.

Тот, другой, накрыл лицо князю подушкой, прижав голову несчастного к перине. Обессиленный многомесячной скудной пищей, Константин почти не сопротивлялся. Через некоторое время Иванец, державший ноги, спросил:

— Ну как? По-моему, уже.

— Да, кажись, кончился,— сказал Романец, снимая подушку с лица князя,— Готов.

— Ну вот,— проворчал Иванец,— стоило огород городить: давай перину, давай подушку. Зажали б хлебало ладонью, и все... Он почти и не дрыгнулся.

— Кто его знает. Зато с подушкой надежнее.

Романец явился к князю Юрию, встал в дверях, подперев плечом косяк.

— Ну? — поднял глаза Юрий.

— Помер.

— Не поранили? Ниче?

— Нет, чист, как новорожденный,— осклабился Романец.— Но сторож сказал, что, ежели оставить на ночь, крысы объедят.

— Вели сгоношить гроб и отнести его в церковь, отдайте иереям, скажите, преставился, мол. Пусть отпевают.

— В какую церкву?

— В Константино-Еленинскую.

На следующий день при встрече с Михаилом Ярославичем князь Юрий напомнил:

— Ты давеча о Константине интересовался. Отпевают уж. Не хочешь взглянуть?

— Нет,— нахмурился Михаил.

— Може, тело возьмешь?

— Нет, сказал. Отправь в Рязань, пусть жена и дети оплачут.

— Ладно,— пожал плечами Юрий.— Раз великий князь велит, отправлю.

Чтобы хоть чем-то оправдать свой приход под Москву, князь Михаил настоял на заключении ряда-договора, в котором Юрий должен был признать его великим князем и права Михаила на Владимир и Новгород и впредь не искать под ним его прав, предоставленных ему ярлыком Золотой Орды.

Полагалось по заключении такого ряда целовать обоюдно крест, как бы призывая Бога в свидетели и утвердители. Но Михаил не стал этого предлагать, а Юрий не напомнил.

Михаилу Ярославичу сердце претило целовать крест убийце. Он был убежден, что Константин умер не своей смертью.

Юрию Даниловичу тем более ни к чему было крестоце-лование, так как он уже задумывал кое-что против Михаила, а совершать грех — переступая через крест — даже он не хотел.

Укрепили ряд лишь своими подписями и печатями. И расстались помирившись, но непримиримыми.

Сысой вошел в горницу к князю, сообщил:

— Михаил Ярославич, к тебе гости.

-Кто?

— Даниловичи.

— Какие Даниловичи? Чего городишь?

— Известно, московские.

— Кто именно?

— Афанасий с Александром.

— С чем они?

— С жалобой.

— Давай их сюда.

Юные княжичи вошли промерзшие, продрогшие. Афанасий поминутно швыркал носом, втягивая набегавшие сопли.

— Михаил Ярославич,— заныл Александр.— Мы к тебе со слезницей.

— Вы садитесь к печке ближе, закалели, поди? Сысой, вели принести горячей сыты.

Отроки сели к печке, прижавшись к ней спинами. Были они жалкими, сиротливыми. Михаил невольно вспомнил свое отрочество, тоже ведь без отца рос, но в таком виде, кажись, никогда не пребывал.

— Что стряслось-то, рассказывайте.

— Михаил Ярославич,— начал опять Александр, всхлипнув,— Юрий дерется,— и заплакал.

Поддержал брата и Афанасий, тоже заревел, мешая слезы с соплями:

— А мне... а мне... дык... дык... чуть ухо не оторвал.

Ревели Даниловичи в два ручья дружно и откровенно.

Видно, всю дорогу крепились и наконец здесь, ощутив сочувствие и участие, не удержались.

Сысой принес корчагу с сытой, обливную кружку.

— Напои их,— кивнул Михаил,— Теплое хоть?

— Да согрели в поварне.

Сысой наполнил кружку и, держа ее в своих руках, стал поить отроков. Поил, с великим трудом удерживаясь, чтобы не рассмеяться. Отчего-то веселила его эта картина — поит двух княжичей, как новорожденных телят. Но князь был серьезен.

— Ступай. Позови Александра Марковича.

Попив горячей сыты, отроки несколько успокоились и согрелись.

— Ну, рассказывай, Александр, что там у вас стряслось?

— Мы с Афоней игрались наверху, катали шары и бочку.

— Какую бочку?

— Да нам бондари подарили, такую крашеную, чтоб игрушки складать.

— Ну?

— А она покатилась на лестницу, а по ней Юрий подымался, она ему по ногам ударила. Он и озверел.