Сергей Мосияш - Ханский ярлык

— А ты где был, Александр Маркович?

— Я-то? — усмехнулся пестун.— Меня, Миша, еще и на свете тогда не было. Я после того лишь через двадцать лет родился. Вот с того-то времени татары и тянут из Руси выход и великих князей по своему хотенью назначают.

— И наши платят?

— А куда денешься? Попробуй не уплати, тут же Орда рать шлет, и уж тогда не жди пощады — города пожгут, порушат, кого не убьют, в рабство угонят. Вот и откупаемся выходом. Все лучше, чем кровью платить.

— А про каких еще баскаков Святослав говорил?

— А-а. Запомнил. Молодец. Баскаки — это откупщики. Он откупает, например, у хана Рязанское княжество и распоряжается в нем полным хозяином, в свою пользу дань собирает. А кому нечем дань заплатить, того в рабы, на продажу. Иной баскак хуже татар, Миша. Вот князь Святослав и говорил про то, как суздальцы на баскаков еще при Невском поднялись. Ему, Александру, тогда уж великому князю, и пришлось в Орде за них отдуваться. Как еще живота не лишили. Хотя, конечно, здоровье ему крепко там повредили, больной к дому выехал. До Руси добрался и помер. В Городце помер, Царствие ему Небесное, мученику.

Александр Маркович перекрестился несколько раз, помолчал.

— И Василию Ярославичу нашему Царствие Небесное тож. Поди, там, на небе, за нас перед Богом старается.

— А Бог его послушает?

— А как же? Чай, добра нам просит. Не зла. А Бог любит тех, кто к добру наклоняется. Вспомни-ка заповеди. Хоть одна ко злу зовет?

— Нет.

— Вот то-то.

— А ведь он мой крестный отец.

— Знаю. За тебя князь Василий тоже там молиться станет. Тебя он крепко любил, своих-то у него не было.

— Эх, зачем только хорошие помирают,— вздохнул отрок.

— Так Богу надо, он тоже любит хороших-то. Злодеев-то никакая холера не берет.

Годы летели. Михаил набирался княжьих премудростей. К десяти годам уже хорошо писал, читал. Крепко держался на коне, неплохо говорил по-татарски и даже умудрился численнику, приехавшему из Орды пересчитывать тверичей, что-то сказать на его языке. Это очень понравилось татарину, он даже погладил княжича по голове, а княгине сказал:

— Ваша сына очшень будет любить хана.

Ксения Юрьевна так и не поняла: Мишу будет любить хан или Миша хана. Переспрашивать не стала: как истая христианка, презирала поганых.

За это время княжич отлично наловчился стрелять из лука, который на его глазах ему мастер Прохор изготовил, как и положено, из гибкого корня лиственницы, с витой из жил тетивой.

Подергав пальцем туго натянутую тетиву, мастер спросил:

— Слышь, Михаил Ярославич, как поет-то тива, а?

Тетива, и верно, пела, как струна на гуслях, только басом.

— Теперь наготовим тебе стрел разных для лука.

— Почему разных, Прохор?

— Ну как же? Для разного зверя разные стрелы делаются. Ну, скажем, для веверицы 1стрела тупой делается. Мало того, с тяжелым набалдашником.

— Почему? Стрела должна быть острой.

— Нет, Михаил Ярославич, нет. От веверицы мы что берем? Шкурку. Верно? Значит, она должна быть целой, непорванной. Вот ты такой стрелишь, веверицу оглушишь. И все, шкурка не попорчена. А на птицу и рыбу лучше делать стрелу с двумя рожками, а на более крупного зверя, на волка, к примеру, идет стрела как копье, с железным острием. Этими же стреляешь и по врагу.

— У врага панцирь, его не пробьешь.

— Надо целить в места открытые, скажем, в горло или в глаз.

— Но это ж больно.

— Хе-хе-хе, милый княжич,— засмеялся Прохор,— Конечно, больно, а то и смертельно. Но с врагом для того и сходятся, чтоб выяснить: кто кого? Если ты его пожалеешь, то уж он-то тебя обязательно поразит. Ты этого хочешь?

'Веверица — белка; пушной зверек (ласка, горностай, белка). Шкурами платили дань.

— Нет, не хочу.

— Значит, целься быстро, стреляй метко. И помни: тугой лук — что верный друг. Он всегда тебя выручит, если ты с ним дружить будешь.

Помимо разных стрел изготовил Прохор княжичу и сагайдак — чехол для лука из тисненой кожи, колчан для стрел и даже щиток-наруч.

— Вот наруч. Будешь всякий раз перед стрельбой надевать на левую руку, чтоб тетива не била тебя по запястью.

Все показал мастер княжичу, даже как целиться и стрелять из его лука. И, выпустив для примера три стрелы, все их всадил в затесь одну к одной. Михаил поразился такой меткости:

— Ну, ты молодец, Прохор!

— То навык, Михаил Ярославич,— спокойно отвечал умелец.— Какой бы я был мастер, если б не умел стрелять. И ты, если постоянно будешь натариваться, будешь стрелять так же.

Михаил последовал совету Прохора и очень скоро неплохо стал стрелять. Не отставал от него и Сысой, правда, лука настоящего у него не было, обходился самодельным. Но, главное, молочный брат княжича хорошо набил руку в метании ножа, и это ему отчего-то больше нравилось.

За три года, что прошли после пожара, Тверь отстроилась, и, дабы снова не загорелась, князь Святослав Ярославич настрого запретил летом топить печи в избах, а чтобы готовить пищу, велел устраивать летние печи на огородах, подальше от построек и плетней. В избах велено было свечи зажигать и ставить лишь на тарелях с водой. А у кого светцы лучинные, тем велено было обязательно под светцом ставить лагушку 7 7 ■Лагушка — бочонок. с водой или другую широкую посудину, чтобы искры от лучины, падая вниз, в воду, гасли.

За исполнением этих велений строго следили тиуны 8 8 Т и у н — приказчик, судья низшей степени, управитель. , десятские, сотские. И если у кого из мизинных обнаруживали горящую лучину без посудины с водой, того нещадно секли. А ежели в этом уличали кого из вятших людей — дружинника или боярина,— на того налагался штраф от двух до десяти гривен. Это были немалые деньги, если корова тогда стоила гривну.

Призвав к себе однажды Михаила, князь Святослав заговорил:

— Ну что, брат, тебе уж одиннадцать лет, пора, наверно, и в поход идти. Дед-то наш, Ярослав Всеволодович, Царствие ему Небесное, в эти годы и отправился в свой первый поход.

— Я готов,— отвечал Михаил, не скрывая радости,— На кого пойдем?

— На великого князя Дмитрия Александровича.

— Как? На своего? — удивился княжич.

— А вот так, Миша. Он ведь за рубеж бегал от Андрея-то, привел чуженинов, сейчас сидит в Переяславле, сбирает полки, сказывают, на нас идти готовится.

— Но он же со своим братом Андреем поссорился, мы-то при чем?

— Ты что, трусишь, Миша?

— Я? Трушу? — покраснел от возмущения княжич.—Да я... Да если хочешь знать...

— Ну, значит, едешь,— сказал Святослав, вполне удовлетворенный, что заставил возмутиться брата.

Для отрока обвинение в трусости страшнее смерти.

— Ладно, не сердись,— полуобнял Святослав брата.— Андрей Александрович сейчас в Орде, так что мы должны упредить Дмитрия. Я же не один иду, со мной и московский князь.