Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– Наши предки уверяли нас, что правда в вине. Пусть будет так, но сейчас всё, что я хочу слышать на старости лет, это не скрежет мечей, а журчание ручьев. Я принял от Сената императорскую власть и спешу объявить, что полностью отменяю сыск по делам об оскорблении величия и клянусь, что возвращу всех, кто был незаконно отправлен в ссылку. Я также обязан реабилитировать память тех, кто был казнен, но что касается моей семьи… – принцепс посмотрел на свою жену. – Я благодарю сенаторов за оказанную честь, но сейчас мы пьем вино и будем говорить только правду. Поэтому я не могу согласиться с решением Сената и принять для моей жены титул Августы, а для сына – Цезаря. Во всяком случае, пока не могу.

– Но, когда же? – воскликнул близкий друг Августа, Клавдий Помпеян, приподнявшись с кресла.

– Когда? – переспросил Пертинакс. – Когда заслужат! Мой тесть, – и Пертинакс рукой указал на Флавия Сульпициана, сидящего напротив него, – сегодня стал префектом города. Я решил так, потому что он лучший, и вы, сидящие здесь, это знаете. Он заслужил это своей доблестью и знаниями. А сейчас давайте же веселиться! Gaudeamus igitur! – закончил он свою короткую речь.

Столы не ломились от изысканных заморских яств, и гурманы были разочарованы. Зато вина было много. Лучшее фалернское, каленское и, в особенности, формианское не успевали размешивать и подавали в больших золоченых кувшинах. Были греческие вина из Хиоса и с Лесбоса. По взволнованным лицам разодетых матрон, близких подруг Тицианы, и растерянным взглядам знакомых сенаторов Пертинакс понимал, что почти никто не разделяет его благородных помыслов. Особенно громко недоумевали два народных трибуна, что стояли подле центральной колонны. Одного из них звали Публиций Флорин, а имя другого Пертинакс никак не мог вспомнить, пока не услышал, как того окликнул его тесть Флавий Сульпициан:

– Не слишком ли много выпил вина благородный Векций Апра?

– Представь, необходимость заставила, – язвительно ответил тот. – Не всегда, сенатор, по трезвости ума можно понять намерения нашего императора, – Векций поклонился назначенному Пертинаксом и утвержденному на утреннем заседании сената новому префекту Рима и продолжил: – Мне и моему другу Публицию Флорину очень жаль, что принцепс упорствует вопреки постановлению Сената о присвоении Тициане титула Августы. Лишить императрицу чести, которой её удостоили и которой так гордились её предшественницы, может только наш император.

– Да уж, он упрям и сполна оправдывает своё имя.

Сульпициан увидел свою дочь, стоявшую в одиночестве, и поспешил к ней, находя в глазах знатных трибунов полное понимание. Пир был в разгаре, и возлежавшие на триклиниях отцы-сенаторы шутили и одобрительно посмеивались, наблюдая за фривольным поведением броско разодетых матрон, хотя согласно римской традиции те и не пили вина. Для всех присутствовавших гостей было очевидно, что манеры и привычки Пертинакса, ставшего императором, совсем не изменились, поэтому все его друзья позволяли себе общаться с ним, уже Августом, с прежней фамильярностью. Многочасовая вечерняя трапеза угрожала затянуться далеко за полночь. Сотня рабов без устали продолжала подавать вино, резать мясо и убирать объедки, которые согласно обычаю знатные римляне бросали под стол. В конце пиршества была разыграна новогодняя лотерея, по результатам которой счастливчики тут же получили большие призовые суммы в кожаных мешочках под одобрительный гул разодетой толпы.

Когда торжество наконец завершилось, всюду засуетились слуги, а спальник приступил к исполнению своих обязанностей, едва император пожелал перейти из Царского зала дома Флавиев, откуда провожал гостей, в Дом императоров, где располагались теперь его покои. Ближайшие родственники Пертинакса поспешили за Отцом Отечества и нагнали его, когда он уже шел по огромному прямоугольному перистилю, окруженному галереей с колоннами. Восьмиугольный фонтан с низкими бортиками, построенный в виде лабиринта, своим журчанием заглушал гулкие шаги слуг и родственников, поэтому Пертинакс вздрогнул, когда услышал совсем рядом со своим ухом высокий голос Тицианы. Она шла, обняв сына и дочь, будто боялась, что отец хочет их наказать. Тесть следовал чуть поодаль.

– Почему ты к нам так суров, Гельвий, – начала Тициана.

Пертинакс устало махнул рукой, словно хотел избавиться от назойливой мухи:

– Довольно и того, что я дал согласие принять верховную власть, которой, чувствую сердцем, недостоин. Ты, Тициана, вознамерилась ощутить себя богиней, чтоб перед тобой всюду таскали священный огонь. Скажи, зачем?

– Но они сами так решили! – высокий голос женщины эхом разносился по дворцовым комнатам.

– Знаешь, когда Коммод наметил в консулы любовника своей матери, сенат в насмешку присвоил ему почетное имя Почтительный. А когда Коммод казнил Перрения, сенат присвоил ему титул Счастливый. Коммод был по-юношески горд, а народ-то смеялся над ним! Я же не хочу быть посмешищем, не хочу, чтобы и над тобой смеялись. Ты не Святая Тициана, и ты это знаешь. Послушай, ты же все понимаешь, ты всегда хотела быть свободной женщиной, и за эти свои права боролась. Так будь ею! Разве быть богатой, красивой и свободной тебе недостаточно? Ещё сутки назад, ночью, ты опасалась, что за мной, городским префектом и старым сенатором, явилась смерть, и затаилась в нашем саду. Сегодня ты хочешь славы и народного поклонения. А что ты сделала для этого?! Что сделал для этого я? Ничего! Короткого пути к счастью не бывает – так считал божественный Аврелий.

– Что с тобой, Гельвий, вижу, тебя что-то гложет? – теперь к императору обратился отец Тицианы. – Может быть, тебя смущает твое низкое происхождение? Так бери пример с Веспасиана, происхождение его было даже ниже, а кем стал?! Основал свою династию Флавиев, на Форуме стоит храм в его божественную честь! Стоит только намекнуть, и сенат завтра же включит тебя в список патрицианских фамилий.

– Дело в том, что важна традиция, существовавшая до Веспасиана, когда императорами становились уже будучи патрициями. Путь, который предлагаешь ты, Флавий, мне, безусловно, знаком. Подобным образом патрициат получали многие, и не только императоры.

– Так будь и ты таким!

– Не смею! К тому же в этом случае каждый легионер скоро почувствует тягу к императорской власти.

– Отец, ты что не видишь, ему гордость не позволяет, – язвительно пояснила Тициана.

– При чем тут гордость? Совеститься нужно! Или вы считаете, что римлянину это чувство не знакомо?

– Ну, хорошо, продолжай всем доказывать, что ты не жаждешь славы в своем положении. Но почему ты отказался воспитывать своих детей во дворце, – громко возмущалась Тициана.