Рафаэлло Джованьоли - Библиотека мировой литературы для детей, том 36

Он погрузился в размышления и долго молчал, пристально глядя на главные ворота, видневшиеся сквозь частокол соседнего лагеря.

Наконец, придя в себя, он сказал:

— Надо бежать!.. После кровопролитного боя, в котором они уничтожили наших братьев, легионы Красса будут в состоянии двинуться от горы Гарган не раньше чем через восемь-десять часов. Мы должны выиграть это время, поправить наше положение.

И, обратившись к одному из своих контуберналов, он добавил:

— Лети к Гранику и скажи ему, чтобы он не шел дальше, а вернулся со своими легионами назад, на пройденную уже им дорогу.

И, когда контубернал пустил галопом коня, он снова обратился к Мамилию:

— Через Минервий и Венусию, делая по тридцать миль в день по горным дорогам, мы за пять-шесть дней придем в Луканию [178] Лукания — область на западном побережье Южной Италии. . Там присоединятся к нам новые рабы, и, если даже мы не будем еще в силах сразиться с Крассом, мы можем пройти в область бруттов, оттуда пробраться в Сицилию и разжечь там еще не совсем погасшее пламя восстания рабов.

После получасового отдыха, который они дали коням, уставшим от бешеной скачки, он приказал всадникам повернуть назад, захватив с собой восемь измученных, раненых гладиаторов, спасшихся после разгрома у горы Гарган, затем Спартак направился к восьми легионам, остановившимся на полпути.

Призвав к себе Граника, он уединился с ним и сообщил ему свой план, который иллириец нашел превосходным. Привести этот план в исполнение фракиец поручил Гранику, посоветовав в течение двенадцати часов идти без остановки до Гердония, а сам с тремястами конников решил отправиться к горе Гарган и подобрать на поле боя труп Крикса.

Граник пытался отговорить Спартака, указывая на опасности, которые его подстерегают; он мог презирать их как человек, но как вождь и душа великого, святого дела не имел права подвергать себя этим опасностям.

— Я не погибну и догоню вас не позже чем через три дня на Апеннинском хребте, я в этом уверен. Но даже если бы мне и пришлось погибнуть, у тебя, мой доблестный и храбрый Граник, хватит опыта, мудрости и авторитета, чтобы стойко и энергично продолжать войну против наших угнетателей.

Сколько Граник ни отговаривал Спартака, тот не отказался от своего намерения.

Он взял с собой отряд конников, обнял Граника и Арторикса, которому велел беспрекословно исполнять приказания доблестного иллирийца, и, не простившись со своей сестрой Мирцей, лишь поручив ее заботам друзей, молчаливый и печальный, расстался со своими легионами. Послушные его приказу, они ушли с преторской дороги и отправились через поля и виноградники в направлении Гердония.

Вечером Спартак прибыл в окрестности Сипонта и выслал вперед на расстояние в несколько миль по направлению к горе Гарган отряд конников, чтобы разузнать о передвижении неприятеля. Получив успокоительные известия, он приказал своим конникам спешиться и, ведя коней в поводу, чему сам подал пример, войти в лес, окаймлявший дорогу, которая вела от Сипонта через гору Гарган к морю. Чтобы пробраться с лошадьми сквозь лесную чащу, пришлось мечами рубить ветки кустов и деревьев. Медленно продвигаясь этим трудным путем, они через два с лишним часа дошли до небольшой поляны, со всех сторон окруженной дубами и елями. На поляне стояли хижины нескольких дровосеков, проводивших большую часть года в лесу.

Первой заботой Спартака было задержать всех этих дровосеков и приставить к ним стражу, чтобы лишить их возможности донести римлянам о его пребывании в лесу; затем, уверив дровосеков в том, что он не собирается причинить им зло, он приказал потушить все костры, которые могли привлечь внимание врага, соблюдать полную тишину и прислушиваться к малейшему шороху.

Все произошло так, как предвидел Спартак. Немного позже часа первого факела Красс приказал своим легионам сняться с места и следовать по дороге, ведущей к Сипонту; и, когда чуть забрезжила заря, окоченевшие от ночного холода гладиаторы, прислушивавшиеся в глубине леса к шуму на преторской дороге, услышали тяжелые шаги пехоты, цокот лошадиных копыт и гул многих тысяч голосов: римское войско без особых предосторожностей следовало по указанной ему дороге; легионеры чувствовали себя победителями, знали, что неприятель бежал, и были уверены, что он находится далеко.

К счастью для гладиаторов, римляне, охмелев от радости победы, шли с большим шумом, иначе они легко могли бы обнаружить присутствие гладиаторов в лесу: кони, почуяв приближение коней римского войска, стали громко ржать.

Прохождение римлян, победителей в сражении у горы Гарган, закончилось после восхода солнца, и Спартак, бледный, подавленный, мог наконец выйти из лесу со своим отрядом в триста всадников. Пустив лошадей галопом, они через два часа оказались на поле битвы, которое тянулось от подножия горы Гарган до самого моря.

У Спартака сжалось сердце и потемнело в глазах при виде ужасного зрелища: все поле, насколько мог охватить глаз, было усеяно тридцатью тысячами трупов гладиаторов; гигантские костры, которые еще дымились, распространяя острый запах горелого мяса, свидетельствовали, что на этом поле недавно лежали также многие тысячи трупов римских воинов. На этом мрачном и безмолвном поле, где еще так недавно кипела и бурлила жизнь, а теперь царила неумолимая немая смерть, Спартака охватило страшное сомнение: имел ли он право оторвать стольких людей от жизни, пусть тяжкой, лишенной достоинства, но все же жизни, и бросить их в объятия смерти? Имел ли он право на это? Правильно ли он поступал?

И в то время как его товарищи предавались скорбным, тяжелым думам, сердце его тисками сжимали жестокие сомнения, ему казалось, что он задыхается под их гнетом.

Он с силой пришпорил своего коня, стараясь освободиться от этих мучительных размышлений, и двинулся по полю сражения, вплоть до того места, где груды трупов мешали ехать дальше. Тут он сошел с коня, передал его одному из всадников и приказал половине отряда следовать за ним; остальные сто пятьдесят всадников стояли у края поля битвы и сторожили коней. Спартак с отчаянием в душе обходил это мрачное поле, где на каждом шагу он видел знакомые, но покрытые смертной бледностью, обезображенные лица друзей, и глаза его наполнялись слезами.

Он увидел бедного Фессалония, жизнерадостного, великодушного эпикурейца: обагренный кровью, излившейся из множества ран, он лежал на боку, и рука его еще сжимала меч.

Он с трудом узнал Брезовира, грудь которого пронзили восемь или десять мечей, а голова была растоптана лошадиными копытами. В другом месте он наткнулся на труп храброго самнита Ливия Грандения, начальника шестого легиона, почти погребенного под мертвыми телами убитых им врагов; затем он увидел труп Онация, а дальше лежал еще живой, но весь израненный Каст, начальник третьего легиона. Слабым голосом звал он на помощь. Каста подняли, перевязали как могли его раны и перенесли на руках в то место, где сто пятьдесят человек сторожили коней. Товарищи окружили его самыми сердечными заботами.