Рафаэлло Джованьоли - Библиотека мировой литературы для детей, том 36

Спартак знал, что ему суждено умереть, но ему было бы тяжко присутствовать при гибели сестры и точно так же не хотелось, чтобы она стала свидетельницей его смерти.

Прошел еще час. Щит Спартака изрешетило градом пущенных в него дротиков. На его глазах пали последние друзья его, дравшиеся рядом с ним, — Висбальд и Арторикс, который продолжал биться, хотя все тело его было покрыто ранами, а в грудь вонзилась стрела. Падая, он с несказанной нежностью крикнул своему другу:

— Спартак! В элисии… увижу тебя среди…

Спартак дрался один против семисот или восьмисот врагов, сомкнувшихся вокруг него живым кольцом. Покрытый ранами, он стоял посреди сотен трупов, нагроможденных вокруг него. Глаза его сверкали, голос был подобен грому; с быстротой молнии он вращал меч, наводя на всех ужас, поражая, нанося раны и убивая наповал всех тех, кто осмеливался напасть на него. Но вот брошенный в него с расстояния двенадцати шагов дротик тяжело ранил его в левое бедро. Он упал на левое колено и, обратив в сторону врагов свой щит, продолжал размахивать мечом и разил их с нечеловеческим мужеством, словно рыкающий лев, величием души и атлетической фигурой подобный Геркулесу, окруженному кентаврами.

Наконец, пораженный семью или восемью дротиками, брошенными в него с расстояния десяти шагов и вонзившихся ему в спину, он упал навзничь и успел произнести одно только слово: «Ва…ле…рия…» — и испустил дух. Охваченные удивлением, в безмолвии окружили его римляне, видевшие, как он сражался; от первой до последней минуты он бился, как подобает герою, и погиб смертью героя.

Так окончил свою жизнь этот необыкновенный человек, в котором сочетались высокие качества души, незаурядный ум, неукротимая отвага, необычайное мужество и глубокая мудрость, — все качества, необходимые для того, чтобы он мог стать одним из наиболее прославленных полководцев, деяния которого история передавала бы из поколения в поколение.

Два часа спустя римляне ушли в свой лагерь. Мрачная тишина, царившая на поле битвы, озаряемом печальным лунным светом, нарушалась только стонами раненых и умирающих, лежавших вперемежку с мертвецами.

По этому полю смерти бродила лишь одинокая фигурка, с трудом пробираясь среди бездыханных тел, которыми было усеяно поле. Медленно и осторожно продвигалась она к тому месту, где дольше всего шел ожесточенный бой.

Выйдя на освещенное луной место, она вдруг заблестела, словно серебряная, и тогда стало видно, что это воин, шлем и доспехи которого тускло сверкают в лучах луны.

То был, наверное, гладиатор или римлянин, движимый великодушным намерением посетить в такой поздний час это мрачное поле.

Воин долго бродил по полю, пока не дошел до того места, где было нагромождено больше всего трупов и где пал Спартак. Здесь воин остановился. Склонив голову, он рассматривал одно за другим бездыханные тела, пока не разыскал наконец труп вождя гладиаторов. Опустившись перед ним на колени, маленький воин не без труда поднял белокурую голову фракийца и прислонил ее, как к изголовью, к трупу одного из римских центурионов, которого поразил своей рукой Спартак.

Лунное сияние осветило покрытое смертной бледностью лицо гладиатора, такое же прекрасное, как и в жизни, и маленький воин, по лицу которого катились горячие слезы, с громкими рыданиями прильнув устами к этому безжизненному лицу, покрывал его нежными поцелуями.

Воином этим, как читатели могли уже догадаться, была Мирца. Когда гладиаторы были окончательно разгромлены и каждый, кто считал, что умирать бесцельно, думал только о собственном спасении, ища его в бегстве, Мирце удалось ускользнуть от тех, кому поручил ее Спартак. Она вернулась на поле боя, не надеясь застать в живых ни Спартака, ни Арторикса, но в печальной уверенности, что найдет хотя бы их бездыханные тела и простится с дорогими ей покойниками.

— О Спартак!.. Брат мой!.. — восклицала девушка слабым, дрожащим от рыдания голосом, целуя Спартака. — Каким довелось мне увидеть тебя! Какое горе! Что сделали они с твоим прекрасным телом! Сколько ран на тебе… сколько крови!..

Девушка умолкла. Вдруг раздался стон. Он был слышен отчетливее, чем другие стоны, которые в этой мрачной тишине время от времени доносились до нее.

— Неужели я не увижу больше твоего взгляда, так ласково смотревшего на меня! Не увижу больше, любимый брат мой, твоей прекрасной улыбки, сиянием доброты и нежности озарявшей твое благородное лицо? Не услышу больше твоего звучного голоса, дорогих мне слов благодарности за мои малые заботы о тебе!.. О брат мой… о брат мой… не увижу больше, не услышу! О Спартак, любимый брат мой!

И душераздирающий плач снова прервал речь Мирцы, которая все обнимала холодное тело брата.

В эту минуту до ее слуха снова донесся стон, может быть более слабый, но протяжнее первого.

Девушка не двигалась, она по-прежнему целовала лицо бездыханного Спартака.

В третий раз послышался стон, и теперь стонавший произнес какое-то слово.

Девушка поднялась, напрягая слух; она услышала, как кто- то медленно, с трудом произнес ее имя.

Тогда она вскочила, дрожь пробежала по всему ее телу, капли холодного пота выступили на лбу, глаза расширились от ужаса, и она громко спросила, сама не зная кого, как будто ее могли тут услышать:

— Во имя богов, кто это?.. Кто зовет меня?

Ответа не последовало.

Мирца замерла неподвижно, взор ее остановился, точно она окаменела.

— Мирца!.. Родная моя Мирца!.. — отчетливо произнес на этот раз умирающий.

— Ах! Что же это? — радостно вскрикнула девушка. — Неужели это ты, Арторикс?

Шагая через трупы, она приблизилась к тому месту, где лежал, утопая в крови, Арторикс. Лицо его было бледное и холодное, время от времени он медленно поднимал веки, уже отягощенные сном смерти.

Мирца упала перед ним на колени и, покрывая его лицо поцелуями, шептала прерывающимся голосом:

— О… ты жив, любимый мой, обожаемый Арторикс!.. Мне, может быть, удастся спасти тебя… и я согрею тебя своим дыханием… перевяжу твои раны… перенесу в безопасное место…

От прикосновения пылающих губ Мирцы умирающий очнулся и, чуть приоткрыв угасающие глаза, произнес слабым голосом:

— Уже… мы уже встретились? Так… скоро? Значит, мы в элисии, моя дорогая Мирца? Но почему… так холодно… в элисии?..

— Нет, — воскликнула в порыве горячей любви девушка, целуя его, — нет, мы не в элисии… Это я, я, твоя Мирца… Ты жив… будешь жить… потому что я хочу, чтобы ты остался жив… мне нужна твоя жизнь! Правда ведь, ты останешься жить, мой любимый?..

Галл закрыл глаза, как бы боясь, чтобы не исчезло это чудное видение. Но горячие поцелуи девушки заставили его очнуться, и, открыв глаза, на миг загоревшиеся живым огнем, он обнял ослабевшими руками шею Мирцы и прошептал: