Лнонид Ицелев - Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка

В центре внимания гостей был интересный, своеобразный человек Эдуард Фукс, автор известных трудов «История нравов», «Женщины в карикатуре», «Евреи в карикатуре». Александра представляла его себе сухарём, так толсты и основательны были его многотомные исследования, а он оказался типичным представителем богемы. Ничто не напоминало учёного в этом сорокапятилетнем бывшем наборщике типографии.

Фукс только что вернулся из Египта. С восторгом рассказывал он о красках, о воздухе этой страны, об особых тонах египетского солнца...

— Чтобы понять, что такое солнце, надо побывать в Египте. Только после этого начинаешь правильно видеть световые эффекты на севере.

Пока Фукс и Софья Борисовна горячо спорили о школах живописи, Александра вышла на балкон. Над Берлином стояла тихая звёздная ночь. Гулко звенели по тротуару шаги ночного полицейского патруля. Из палисадника доносился сладкий запах ночных цветов...

Неужели в мире война?

Как член «Немецкого общества помощи русским каторжанам и ссыльным» Фукс обещал сделать всё возможное для облегчения участи русских политических эмигрантов в Берлине. Александра не придала особого значения обещанию «берлинской богемы». Однако спустя несколько дней после того вечера Фукс вдруг объявился.

— Свяжитесь немедленно с русской колонией, и пусть все члены прежнего вашего комитета явятся завтра к пяти часам на квартиру товарища Зиглиха, — сказал он заговорщицким тоном.

На следующий день у Зиглиха собрались Коллонтай, Ларин, Стомоняков, Генриетта Дерман и Чхенкели.

Вместе с Фуксом пришёл Гере, депутат рейхстага и бывший пастор.

Не успели все разместиться вокруг круглого стола, как Гере обратился к Чхенкели с вопросом:

— Скажите, а вы серьёзно желали бы вернуться в Россию?

— Разумеется, мы всё время об этом хлопочем, — ответил депутат Государственной Думы.

— А какие ваши намерения? То есть для чего же вам, собственно, непременно хочется вернуться в Россию в такое тяжёлое время? Вас же здесь не беспокоят.

Чхенкели стал объяснять, что, по его мнению, русское правительство под давлением обстоятельств должно будет придерживаться более либерального курса. Он считает необходимым использовать это для усиления влияния русской социал-демократической партии на рабочих.

— Вы верите, что рабочие в России не сторонники войны?

И Стомоняков и Чхенкели уверили, что война в России не популярна, что она не носит характера народной войны.

Гере и Фукс переглянулись.

— Дело вот в чём, — сказал Фукс. — Ряд немецких товарищей решили посодействовать отъезду русских политических эмигрантов из Германии.

— Но раньше, чем поделиться с вами нашим планом, — перебил его Гере, — дайте слово, что то, что мы вам сейчас скажем, никто никогда не узнает.

— Представляется совершенно неожиданная возможность, — продолжил Фукс, — устроить отъезд русских революционеров. Как, каким образом — это вас не касается. Я сам связан честным словом, а всякая болтовня может испортить дело.

— Но почему такая таинственность и кто даёт деньги на осуществление этого плана? — напрямик спросила Александра.

— Какое вам дело, каким образом мы организуем отъезд? — раздражённо бросил Фукс. — Ведь вам лишь бы вернуться, лишь бы оказаться в России.

— В Россию намерен поехать только товарищ Чхенкели и ещё два-три человека, остальные останутся в нейтральных странах.

— И вы будете вести оттуда революционную работу для России?

— Почему только для России? — удивилась Александра. — Мы — интернационалисты. Я, например, ставлю себе задачей остаться в самом тесном контакте с германскими товарищами, которые тоже не мирятся с войной, и буду работать для воссоздания Интернационала.

У Гере в глазах недоумение и явное разочарование.

Фукс схватил Александру за плечо и злобно зашептал:

— Кто вас просил пускаться в откровенность? Ну и ехали бы себе спокойно в Данию, Швецию, Америку. Никто бы с вас расписок не брал. А теперь всё дело провалено...

Однако отъезд русских политэмигрантов всё же состоялся. 6 сентября утром Александра по телефону бросила последнее «прости» милым Либкнехтам и вдвоём с Мишей отправилась на вокзал. Путь её лежал в Скандинавию. Миша же должен был ехать дальше, в Россию.

Выходя из пансиона, она обернулась. Возле дома желтели её любимые каштаны. В высоком осенне-чистой синевы небе ярко светило солнце.

С городом, где прошла часть её жизни, с партией, которая когда-то была столь горячо любимой, Александра прощалась без слёз.

В Стокгольме Александра поселилась в недорогом пансионе «Карлсон» на Биргер-Ярла, напротив Королевской библиотеки. Комната была удобная и уютная, с плотными синими шторами на окнах, с этажеркой с книгами между диваном и шкафом, однако настроение было настолько подавленным, что читать не хотелось. Целую неделю она никуда не выходила из комнаты. Часами лежала она без сна в постели, закинув за голову руки. Глядела в одну точку и всё старалась понять: означает ли крушение Второго Интернационала крушение социалистических идеалов? Как дальше жить? Как найти себя в этом кровавом хаосе национализма и забвения классовых интересов пролетариата?

Как-то утром, изнурённая бесплодными раздумьями, она обнаружила, что трое суток ничего не ела.

Надев первое попавшееся платье, кое-как припудрив нос, она спустилась в столовую пансиона. Был довольно ранний час. Большинство постояльцев ещё спали.

За столиком у окна она вдруг увидела Александра Шляпникова, известного большевистского функционера.

— Вот здорово, — воскликнул он, вставая из-за стола. — Так вам, значит, удалось вырваться из Берлина!

Его добродушное лицо расплылось в улыбке.

— Ну милости прошу в наши северные края.

Через Скандинавию Шляпников осуществлял связь между эмиграцией и большевистскими комитетами внутри России.

Он пригласил её за свой стол.

— Позвольте за вами поухаживать, Александра Михайловна. Что будете, чай или кофе?

— Пожалуй, чай. Кофе в Скандинавии готовить не умеют.

— Да уж точно. Это вам не Париж. И даже не Вена... С кем-нибудь из местных товарищей уже встречались?

— Я целую неделю вообще не выходила из гостиницы. Когда кругом такое безумие, не хочется никого видеть. — Голос её дрогнул. — Да и вообще жить не хочется.

— Напрасно вы так, — участливо, почти нежно произнёс Шляпников. — Далеко не все сейчас сошли с ума. Надо только оглядеться и прислушаться, и вы услышите людей с трезвыми голосами.