Игорь Лощилов - Свержение ига

— Видал хитрованов? — бормотал он. — Людей собрали для приговора, а у самих всё давно решено. И мордовороты под рукой, и стражники, и владычный полк. Бьют, будто чужих...

Матвей успокаивал товарища, как мог, но сам досадовал на то, что оказался за воротами, а не в осином гнезде.

Олисей, однако, досады не разделил.

— Смутьянов найти схочешь? Я и так всех счислю. Не поверишь? Верно. И государь тебе не поверит, потому как одни слова. Надоть, мыслю, грамоту вечевую перехватить, котора для Казимира писана. На грамоте боярские подписи — вот тебе и смутьяны. Пошто руками машешь? Коли дело с умом поставить, так тую грамоту на доске принесут. Кто? А кому новгороцкая затея на горло наступат... — Олисей по обыкновению начал витийствовать, и Матвею пришлось набраться терпения. — Знашь, кто первый новгороцкий недруг?

— Известно, ливонцы.

— Верно. А кто у ливонцев первый недруг, думашь, мы? Нет, рылом не вышли. Поляки и литовцы. Они с ними всю жизнь грызутся. И если Новгороцка земля королю перекинется, ливонцу тута не ходить и не торговать. Понимашь? Нужно их брать к себе в союзники, пусть помогат грамоту добыть. Щас сведу тебя на Немецкий двор, к своему приятелю, он щё-нибудь напридумат...

Приятель, оказавшийся длинным, сухопарым эстонцем с лицом, изрезанным частыми и глубокими морщинами, пригласил за залитый пивом стол. Выслушав Олисея, он надолго припал к большой глиняной кружке. Наконец оторвался и залопотал, задорно поблескивая глазами:

— Нато помокать, курат пери! Нато ехать Пськёв, нато прать хопун, то есть цо... цо... цо... лешадь, н-но... пошёл, курат пери...

— Чего это он? — не выдержал Матвей. — Нахлебался, никак?

Олисей толкнул локтем — соблюдай, дескать, приличие — и шепнул:

— Я сам не горазд. Курат по-евонному «чёрт», пери значит «чёрту отдаёт»... В Псков, говорит, Надо на лошади ехать.

— Зачем в Псков?

Эстонец опять скрылся за широким кружечным дном, Матвей повторил вопрос.

— Пойка [38] Пойка— парень, мальчик (эст.). не понимат, — вздохнул эстонец и, склонившись над столом, стал чертить по нему крепким, как железо, ногтем.

— Это есть Новькорот, — указал он на тёмный сучок, — стесь сверху Ливония, витишь, море, море... Стесь слева Пськёв, са ним тож Ливония. Стесь справа Моськва, снису тож Моськва, только тут, — ноготь оставил вмятину ниже и левее сучка, которая заполнилась разлитым пивом, только тут Новькорот имет опщий рупеж с король. Если перешёл Новькорот к король, круком отин враг: тут, тут и тут. Нато ехать Пськёв, курат пери...

Олисей взялся перетолмачивать:

— Надо понимать, что допрежде короля новгородцы поедут к псковичам за поддержкой, ибо без них окажутся в кругу врагов.

— Та, та, — оторвался от кружки эстонец, — круком отин врак. Тут и тут, тут и тут. Нато в Пськёв, я письмо пишу...

Матвей долго размышлял над словами эстонца. Похоже, что тот говорил правду, однако сомнения не проходили. Это государи могут себе позволить глядеть на карту или на небо, когда принимают свои решения. Так у них и задача полегче: начинать ли войну, заключать ли мир? А тут надо наверняка вызнать, каким путём повезут свою рядную грамоту новгородцы. У них семь дорог в Литву, и ближняя не через Псков. Ну как ошибёшься и пропустишь раскольников? Государь не простит, что из Новгорода отлучился, тогда уж точно Хованскому отдаст... У Матвея даже мурашки забегали, когда представил своего бывшего начальника. Он сызнова начинал думать и не успокоился даже в широких розвальнях, которые быстро скользили по накатанной псковской дороге.

Как ни утомителен зимний путь, как ни тяжелы были сомнения, а всё ж не мог не подивиться Матвей тихой просветлённости псковской земли. Довелось ему ездить по бескрайним степям, наполняющим душу радостным простором; по тёмным, густым лесам, будоражащим голову древними сказами и причудливыми виденьями; по цветущим долинам, источающим негу, расслабляющим ум и волю, но не встречалось доселе такой скромной и ласковой красоты. Тихие речушки и озера разряжали сумеречность лесов, казалось, будто из-под суровых, нахмуренных бровей проглядывают добрые глаза. Заснеженные просторы то и дело прерывались грядами невысоких холмов с гривами сосняка — всего довольно, нигде нет чрезмерности. И везде следы доброго народа: мельницы, раскинувшие в гостеприимстве деревянные руки, каменные кресты по обочинам дороги, приземистые часовенки на взгорьях — память о павших в пути.

После оголтелого, взбудораженного смутой Новгорода сам Псков увиделся на редкость степенным и тихим. Храмы здесь не достигали неба и не стремились к нему, они вырастали из земли, как белые боровики, щеголяя белизною крепкого тулова. Избы добротные и просторные, без затейливых украс, сараи и амбары крепкие, из серого плиточного камня. И такие же заборы — не частоколы или сбитые жерди, которыми пользуются беспечные москвичи, подпирая их для крепости слегами, а надёжные, основательные плитняковые стенки. Строгость строений оживлялась приветливостью псковичей, их непривычным говором. «Нынце у намастери суп с рыбе ницово», — хвалил нищий монастырскую уху.

Посадник Юрий Андреевич, к которому обратился Матвей, тоже оказался прямой противоположностью новгородскому горлопану — ласковый старец с ковыльной прядкой поперёк лысого темени, с тихой и неторопливой речью. Матвея он внимательно выслушал, но ничем не обнадёжил. Выспросил подробно про новгородские дела, поинтересовался московской жизнью, удивив знанием её тонкостей, поспрошал про Литву. И лишь напоследок сказал, что-де псковичи Москве никогда не изменяли и ни на какое воровство не горазды и что если придёт к ним новгородское слово, то выйдет, как вече присудит, ибо сам он такие дела решать не волен. Так и не понял до конца Матвей ласкового посадника, а он, верно, того и добивался. Псковичи вообще, как оказалось, не склонны были давать обещания впрок, но сказанное однажды слово берегли с честью, зато и считались надёжными товарищами в торговых делах.

В нетерпеливом ожидании прошли два дня. Матвей посчитал их целой вечностью, ему чудилось, будто новгородское посольство прошло мимо Пскова, и он уже несколько раз порывался скакать к литовскому рубежу, чтобы догнать его. К вечеру второго дня из Новгорода неожиданно прибыли Олисей и его эстонский приятель. Матвей бросился к ним:

— Где новгородцы, неужто Псков обогнули?

— Опокнали, опокнали, — закивал эстонец, — на полпуть.

— Точно, — подтвердил Олисей, — под Порховом мы их обошли. Завтра днём будут здесь.

У Матвея отлегло от сердца.

— А сами почто приехали опричь уговора?

— В Пськёв скусный пиво и красивый тутор [39] Тутор — девушка (зет.). , проповал уже, курат пери? Пока в Новькорот пуф-пуф, нам стесь жить нато... — на этот раз эстонец казался более словоохотливым.