Игорь Лощилов - Свержение ига

Предстоящий поход на Москву всё время занимал мысли Ахмата. Он не допустит прошлых ошибок и не станет принижать врага. Русские показали себя храбрыми воинами и искусными воеводами, а их князь Иван может поспорить лукавством с самим Иблисом. Нет, теперь Ахмат будет действовать осторожно и осмотрительно. Волки без раздумий нападают на косулю, но совсем иначе действуют против сильного лося. Они загоняют его на отстой, окружают и ждут, когда утомлённое и отчаявшееся животное попытается прорваться. Ахмат уже с весны отправит Ивана на отстой. Он и король будут посылать свои рати и вынудят его всё время держать войско на дальних рубежах. Ахмат знает урусов: они любят ковыряться в земле, но не любят бездельно сидеть на ней. Им скоро надоест отстой, и, когда они захотят прорваться, орда перережет им горло. Ахмат не пойдёт далеко на север: русские леса заставляют разжимать кулак и растопыривать пальцы, в них орда теряет ударную силу. Он просто возьмёт богатую добычу и сотрёт с земли русские города, да так, чтобы им не оправиться двадцать или тридцать лет. А тем временем он пойдёт на Ивановых союзников — Казань и Крым, и это будут новые страницы книги его благодатного правления.

В такое-то время, когда Ахмат перелистывал будущие страницы, прибыл королевский посол Кирей Амуратович. Известие о мятеже братьев и призыв Казимира к военным действиям пришлись как нельзя кстати. Сеит-Ахмед тут же получил приказ готовить войско к весеннему выступлению. Первый отряд должен появиться на московских рубежах, как только растает снег. За ним пойдёт второй, третий — столько, сколько нужно для того, чтобы измотать урусов. Все сыновья попробуют силы в предстоящей охоте, но одного лука со стрелами в ней будет недостаточно. Ахмат вызвал Шейх-Ахмеда и спросил, помнит ли тот своего товарища детских игр, который теперь перебежал в Москву.

— Великий хан имеет в виду сына нечестивого Нурдавлета? — спросил Шейх-Ахмед.

— Его самого. Так вот, мне приснилось, что бедный юноша заколот вот таким ножом. — Ахмат показал на итальянский стилет, присланный ему когда-то в подарок крымским ханом Джанибеком. — Да, в твои годы мне чаще снились девушки, а не такие нелепицы, — усмехнулся он и перевёл разговор на другое, но, когда Шейх-Ахмед ушёл, стилета на месте уже не оказалось.

Потом Ахмат вызвал верховного имама. Это был ветхий, покрытый прахом старец, переживший на должности духовного наставника Большой Орды уже трёх ханов. Он отличался покладистостью и тем, что никогда не давал прямых ответов. Если, например, обеспокоенный отец спрашивал, кто у него родится, старец отвечал, что соотношение мужчин и женщин предопределено Аллахом и строго контролируется. Если ребёнок появился на свет до того, как предопределённому соотношению не будет хватать мужчины, то родится мальчик. Но если жена соседа будет тужиться лучше и раньше достигнет предопределённого, то родится девочка. «Слава Аллаху, никто из моих соседок пока не рожает», — радовался счастливец. «У Аллаха широкая кошма», —охлаждал имам, и выходило, что его «предсказания» могли быть применимы к любому исходу. «Ах, как мудр наш имам!» — восхищались люди, но с вопросами старались к нему не обращаться.

Ахмат знал об этой особенности духовного пастыря, однако не смог удержаться:

— Известно ли тебе, сколько правоверных перешло на службу московскому князю?

Имам важно кивнул и погладил седую бороду.

— Сколько же?

— В горсти песка тысячи песчинок, но всё равно это горсть.

— А! — отмахнулся Ахмат. — Я посчитал, что у него служит не менее сотни огланов и найонов. Если предположить, что при каждом из них находится по сто воинов, то в целом это составит десять тысяч человек...

— Горсть, всё равно горсть, — вздохнул имам.

— А известно ли тебе, что эта горсть не живёт по законам шариата, не чтит наших традиций, пьёт вино нечестивцев и отдаёт им своих детей? Знаешь ли ты, что они забыли, в какую сторону следует обращать свой лик при совершении намаза, ибо про намаз они тоже забыли?

Неожиданная благочестивость Ахмата могла поразить всякого, но имам уже столько перевидел на своём веку, что отучился удивляться.

— Их поведение достойно сожаления, — сказал он, — но вместилище нашей души не может принять всей скорби мира.

— А ты всё-таки прими, но если не поместится, выплесни в суровое послание и отправь им с верным слугой. Найдётся ли у тебя знающий не только сурны Корана, но и обладающий острым зрением?

— Мулла Хасан завтра же отправится в путь, — поклонился имам.

Ахмат милостиво отпустил старца. В последнее время его не покидало хорошее настроение. Он чувствовал себя удачливым и бодрым, как во времена далёкой молодости. Во все концы летели его многочисленные указания, люди дивились давно невиданной прыти и не могли догадаться об её истинной причине.

В Москве тем временем великие князья вели бесплодные переговоры. Обе стороны выставили самых горластых. Русских всегда отличало чрезмерное упрямство, чем они подчас и одолевали чужеземцев, а тут свои на своих! Бояре Андрея Большого начислили столько обид, что старшему брату не хватило бы и жизни для расплаты. Среди них было, в частности, и то, что наследником московского престола объявили Ивана Молодого, а не Андрея. Иван Васильевич не сдержался и закричал сам:

— Да когда же это было, чтоб престол не от отца к сыну, а от брата к брату переходил? Ведь тогда наверху одно старье усядется, которое ни о чём, кроме лести да чести, и думать не может.

— И вправду наглец! — присоединилась София, которая готовилась произвести на свет очередное потомство. Она так вошла во вкус, что могла уже обеспечить многократное продолжение Ивановой ветви и в новых наследниках не нуждалась.

С этой минуты Иван Васильевич потерял всякий интерес к переговорам. Зато бояре спорили до хрипоты: делили выморочный удел Юрия, югорскую и пермскую земли, новгородскую казну, даже владения матери великих князей, мирно доживающей свой век в Рождественском монастыре. Им никто не мешал, шёл Великий пост, и в надежде на всевышнее заступничество соблюдался на этот раз он особенно тщательно.

Мулла Хасан, привёзший грозное послание имама, направился прежде всего к Джанибеку — к этому обязывали царский титул бывшего хана Крымской орды, нынешнее положение негласного главы служилых московских татар и похвальное благочестие, которого стал истово придерживаться неудачливый правитель. Неожиданная перемена в Джанибеке удивила многих. В жизни иногда случается, что отставленные полководцы становятся вдруг воинствующими миротворцами, а алчные властители — смиренными благотворителями. Удивляло, однако, другое: сделавшись праведником, Джанибек обнаружил в себе волю, скромность, доброту — качества, о которых доселе никто не подозревал. Возможно, их проявлению прежде мешали многочисленные помощники, ограждавшие повелителя от повседневных дел, а возможно, подобным качествам просто не было места на престоле.