Игорь Лощилов - Свержение ига

Джанибек, обосновавшийся на месте бывшего ордынского подворья в Замоскворечье, обеспокоился обвинениями в измене исламу. Разве он не произносит вслух и с истинной верой вечный шахад [52] Шахад — краткий символ веры: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — посланник его». ; разве не совершает ежедневно пятикратный намаз, не поступаясь в нём ни единым словом или жестом; разве не соблюдает всех правил уразы [53] Ураза — тридцатидневный пост у мусульман в месяце рамадане. и не делает ли сверх того ещё несколько добровольных постов; разве не помогает попавшим в беду мусульманам?

Мулла согласно кивал:

— Да, да, твоё благочестие хорошо известно. Оно дошло даже до верховного имама, который считает тебя московским ишаном [54] Ишан — гласа мусульманской религиозной общины. . Но как ты можешь исполнять святые обязанности, если в Москве нет ни одной мечети?

Остановились в конце концов на том, что Джанибек созовёт всех важных служилых татар для ознакомления с посланием имама и выпросит у московского государя разрешение на строительство мечети. И вот в Москву стали съезжаться служилые татарские царевичи и князья: Даньяр, Касим, Латиф, Нурдавлет, Айдар, Бердоулат. Людям часто приходилось слышать о переходе их на московскую службу, но чтобы уже столько накопилось... Вспоминалась поговорка, связанная с появлением многочисленных рыжих ребятишек с красивыми, чуть раскосыми глазами: «То ль от рыжей бороды, то ль от Золотой Орды». В споре о потомстве простая рыжая борода явно проигрывала, и опасливые москвичи прятали под замок взрослых дочерей.

В этом году у христиан и мусульман посты совпадали по времени. Татары, находясь под строгим надзором доморощенного праведника и приезжего муллы, держались осторожно и, как предписывалось правилами, не ели и не пили в течение дня. Зато навёрстывали упущенное с темнотой, благо наступала она всё ещё рано. Сцибор, приехавший вместе с Бердоулатом, решил следовать сразу двум постам: днём он как истый христианин поглощал каши, пироги, оладьи, капусту, грибы, ягоды, кисели — всё, на что не скупились гостеприимные московские хозяйки, а по вечерам вёл беседы с Нурдавлетом и

не отказывался от скоромного, припасённого в изрядном количестве его мудрым другом.

Они давно не виделись. Сцибор почти всю зиму провёл вместе со своим учеником в тайном войске царевича Даньяра, прикрывавшего Москву с востока, а Нурдавлет просидел в данном ему Городце, пытаясь скрасить книгами разлуку с любимым сыном. Учение не пошло впрок, он с грустью признался:

— То немногое, что я узнал в эту зиму, оказалось почти ничем по сравнению с тем, что мне неизвестно.

Сцибор был занят дымящейся бараниной. Он кое-как освободил рот и невнятно произнёс:

— Не стремись знать всё, чтобы не стать невеждой во всём.

Нурдавлет радовался возможности выговориться и поделился новой заботой: приобретаемые с таким трудом знания не имели добрых последствий, ибо чем больше он узнавал, тем сильнее запутывался в сомнениях.

Сцибор с сожалением отложил обглоданную кость и вздохнул:

— Знание — это не мясо, от него не получаешь удовольствия.

— В чём же тогда смысл его приобретения?

— В применении. Удовольствие получается тогда, когда с помощью знания делается какое-то дело. Тебе нужно выбрать своё дело, как поступаем все мы: я или твой брат Джанибек...

Нурдавлет вскочил. В последнее время он не мог слушать похвалу своему старшему брату, на которого всё время сыплется милость Аллаха. Сначала он незаслуженно получил крымский трон, теперь так же незаслуженно рядится в халат праведника. Но глупые люди слушались его тогда и слушаются теперь. А Нурдавлет, столь преуспевший в государственных делах и неутомимо черпающий из кладезя премудрости, вечно в тени, вечно на задворках.

— Твой Джанибек — ничтожество! — выкрикнул Нурдавлет. — Он всегда завидовал мне, потому что я могу передать свои дела сыну, тогда как Джанибек бесплоден, как камень.

— Возможно. Но стоило ему сказать слово, и все вы слетелись, как бабочки к огню.

— Мы устали от одиночества, бесконечной зимы и тесных изб. Мы обрадовались возможности увидеться и поговорить друг с другом. Скажи любой из нас такое же слово, приехали бы тоже.

— Но сказал-то он...

Нурдавлет возмущённо заговорил, и Сцибор более не стал перечить ему, ибо не хотел ввязываться в эти бесконечные родственные споры. Не найдя ни поддержки, ни противления, Нурдавлет переменил разговор. Теперь он начал высказывать обиду на Бердоулата, жалуясь на сыновнюю чёрствость и нежелание находиться рядом с отцом.

— Я дал ему жизнь, растил и лелеял, я коплю для него богатства и умножаю мудрость...

— Боюсь, что это добро окажется невостребованным, — перебил его Сцибор. — Сыновья рано хотят жить своим умом. И потом, мудрость не переливается, подобно вину, из сосуда в сосуд.

— Но ты же учишь Бердоулата. Или я плачу тебе зазря?

— Я только указываю ему путь к древу познания, а плоды срывает он сам. — Сцибор потянулся и сладко зевнул. — Нужно поднимать твоего наследника, пока не стало совсем светло, иначе с этой уразой он весь день проходит голодным.

Сцибор дал указание слуге и обвёл косящими глазами опустошённый стол. День предстоял хлопотный, у него было много приглашений, и следовало прилечь хотя бы на пару часов. Внезапно раздался резкий крик. Друзья тревожно переглянулись и бросились из комнаты. Ещё через мгновенье ближнюю округу потряс страшный, нечеловеческий вопль — Нурдавлет тянул руки к неподвижно лежащему сыну и со страхом смотрел на торчащую из его груди богато отделанную рукоятку кинжала. Сцибор дотронулся до юноши. Тот не успел остыть и, возможно, ещё жил, когда отец жаловался на отсутствие сыновней привязанности. Он приказал никого не выпускать со двора и проверить, все ли на месте. А Нурдавлет пал на колени перед печальным ложем и стал поглаживать сына, как в те далёкие времена, когда отправлял его ко сну. Но вот рука наткнулась на рукоятку и потянула за неё — тонкое иглообразное лезвие было окрашено густой кровью. Как безумный, смотрел отец на медленно стекающие капли, а когда показалась тусклая сталь, прошептал:

— Я знаю, кто это сделал. Знаю, — повторил он в ответ на вопрос Сцибора. — Это кинжал Джанибека, я помню его ещё по Крыму. Он протыкал им баранов, и те без единого звука валились на землю. О, я отомщу!

— Одумайся, хан, — тихо сказал Сцибор, — в тебе говорит несчастье, но не разум.

— Отомщу! — выкрикнул Нурдавлет и выбежал вон.

Вскоре он уже скакал к Замоскворечью.

Весть о совершенном злодействе быстро распространилась, и к месту происшествия стали стягиваться служилые татары. Часть из них устремилась за Нурдавлетом: иные — чтобы наказать злодея, иные — чтоб защитить невинного. Свершившееся быстро разделило их на две противоположные стороны. Вчерашние сотрапезники смотрели волками и лязгали саблями.