Игорь Лощилов - Свержение ига

Слышу давние песни

Вовек неутраченных Дней.

В конце мая ордынский отряд отошёл от Оки. Его появление явилось лишь проверкой готовности русских сил и самообладания их руководителей. Сама же Орда ещё только собиралась в свой поход. Великий князь вернул войско с рубежа и созвал Большой совет, дабы обсудить план грядущей войны. Когда теперь двинется Ахмат? Куда направит свой главный удар? Где следует держать русские рати? От правильного ответа на такие вопросы зависели исход войны и судьба молодого русского государства. Члены Большого совета после долгого обсуждения решили так.

Иван Молодой и Андрей Меньшой должны были прикрыть приокский берег от Коломны до Калуги. Им выделялся пушечный наряд для установки на наиболее опасных перелазах через Оку. Рать во главе с Михаилом Холмским, младшим братом известного в прошлом воеводы, и Иосифом Дорогобужским посылалась для защиты левого берега Угры и западных рубежей. Сюда же предполагалось направить войска, обещанные Михаилом Тверским. Эти рати выдвигались ранее всех. За ними с главными силами последует сам великий князь. Он должен будет направиться в Коломну, чтобы преградить Ахмату прямой путь к Москве. Москвичей, составляющих основу главных сил, поддержат владимирцы, суздальцы и рязанцы. Третья волна — ополченцы и верховые воинства (так назывались посланцы северных городов) будут копиться в Москве и использоваться по обстоятельствам: либо для её защиты, если Ахмату удастся просочиться через передовые рати, либо для прикрытия наиболее опасных участков. Все они отдавались под власть Патрикеева.

Эта канва тщательно расшивалась разноцветными нитями. Из низовых воинств формировалась судовая рать для действия в тылу Большой Орды. Конечной целью для неё ставилось разграбление Сарая — угрозу, которая в прошлый раз слишком обеспокоила Ахмата, теперь предстояло осуществить на деле. Возглавляли судовую рать страдающий от неизбывной ненависти Нурдавлет, Городецкий и звенигородский князь Василий Ноздреватый. Псковичам и Оболенскому предписывалось сдерживание ливонцев. Последний должен был также сторожить великокняжеских братьев под Великими Луками. Теперь в переговоры с ними вступали более значимые лица: мать инокиня Марфа, дядя Михаил Верейский и митрополит Геронтий. Москве и примыкающим к ней с юга городам надлежало твердиться и готовиться к возможной осаде. Все оружейники, независимо от истинного хозяина, должны были работать от темна до темна, к каждому приставлялся особый слуга для освобождения от житейских тягот.

Не счислить всего, о чём распорядился на этом совете великий князь. Советники уходили утомлённые, но довольные. Более всего заданий выпало на долю оружничего, и Василий был в растерянности. Матвей, навестивший по возвращении в Москву старого приятеля, удивился происшедшей в нём перемене. Он попытался осторожными расспросами выяснить причину. Василий хмуро отмалчивался, наконец не выдержал, рванул ворот душившей рубахи:

— Что ты травишь мою душу?

Слова понеслись из него — не остановишь. Верно, долго носил их в себе Василий, а сказать было некому. Его семейное счастье стало давать трещины уже во время медового месяца. Елена, казавшаяся такой беззащитной и слабой, оказалась на самом деле жёсткой и властной женщиной, умеющей добиваться своего, не считаясь ни с чем. Старого Верейского она так невзлюбила, что не захотела принимать в его же собственном доме. Василий, попытавшийся вступиться за отца, был сразу же выдворен из спальни. Этот приём применялся ею довольно часто. Она завела дружбу с молодыми верховскими князьями, те резвились и порхали, как ночные бабочки возле огня. Василий мучился от ревности, но ничего поделать не мог — все попытки остеречь жену кончались уже известным наказанием. С отчаяния он решил применить строгие меры и отстегал её плетью.

— Всего-то два раза рука поднялась, — говорил Василий, а в глазах таилась глухая тоска, — далее стыдно стало. Такое у неё всё махонькое, будто у птахи, жилочки сквозь кожу синеют, как такую бить? Она, по правде говоря, и не закричала, пискнула навроде мыши и губы закусила.

— А давно это было?

— Зимой. Я чё разозлился? Мне служба в Москве велит находиться, а она со мной не едет, от своих княжат отстать не может. Вырвался я это в Верею, разогнал всё ихнее сходбище, ну и её пришлось. С той поры тама и не был. С пушечной избы не вылазил, а как ордынец у рубежа появился, отпросился в поле. Может, думаю, сложу голову в честном бою и уйду от позора. Да не вышло, оплошал ордынец.

Василий свесил голову. Матвею было искренне жаль этого сильного, а совсем недавно удалого человека, который теперь сокрушился несчастьем и увял, подобно опалённому цветку.

— Нужно что-то делать, — сказал он, — нельзя же всё время измышлять и терзаться. Сели бы рядком и добром поговорили. Ну а если гуляет и есть поличное...

— Этого и боюсь! — вскричал Василий. Оглянулся опасливо и зашептал в ухо: — Всё пишет чтой-то и в ларец складывает. Я грешным делом ключ от него добыл, хотел заглянуть, да остерёгся. Она, змеюка хитрая, сразу догадается.

Матвей не сдержал усмешки:

— Состорожничал бы как-нибудь, не медведь же.

— С нею истинный медведь, так и называет. Да и не в том дело! Ежели, не дай Бог, что сыщется, последняя надежда отнимется. Люба она мне, крепко люба, сидит вот тут занозой и не вымается. Нет покоя, голова от розмыслов пухнет, всё, что ни делаю, к ней прилаживаю.

Василий тяжело вздохнул, задумался, потом, словно очнулся, и быстро заговорил:

— Может, сам заглянешь в тот ларец? Вот он ключик. Ты у нас хитрован, следочка не оставишь. А ежели обмана нет и замирение сделаешь, я тебе по гроб жизни обязан буду.

— Вот тебе на, — удивился Матвей, — у меня будто иных дел нету окромя того, чтоб по ларцам шарить.

А Василий слышать ничего не хочет, зарядил своё: съезди, съезди, посмотри своими глазами на княгинины забавы, на молодых княжат да на сивого Лукомского, который тоже частенько там обретается. Матвей, как услышал про Лукомского, сразу насторожился: где он, жди какой-либо каверзы. В общем, согласился.

Верея встретила нежданным затишьем — хозяйка уехала на очередное сборище верховских князей в Боровск. Матвей с удивлением смотрел на новые княжеские хоромы, они были просторны и высоки, старые казались по сравнению с ними жалкой лачугой. Он щупал гладкость отёсанных брёвен, разукрасные наличники окон, проверял подгонку дверей — всё сработано на совесть. Выходит, княгиня не только забавлялась. Её отсутствие оказалось Матвею на руку. Во время осмотра новых хором он заметил всё, что было нужно, и с темнотою заглянул-таки в ларец. Там поверх драгоценностей лежал старательно свёрнутый пергамент. То была карта, на которой стояло странное, никому доселе неведомое название «Верховское королевство». Оно распространялось на обширный земельный клин, вытянувшийся на сотню вёрст вдоль Оки от истоков до её среднего течения и вобравший в себя более двух десятков удельных княжеств, на вершине клина была особо помечена Верея. Чем дольше вглядывался Матвей, тем больше отмечал совпадений между составом странного королевства и постоянными гостями Верейской княгини, о которых говорил Василий. Интересно, знают что-либо старые князья о забавах молодёжи? Следовало, не откладывая дела, повидать их и показать странную карту. Теперь его путь лежал в Боровск.