Игорь Лощилов - Свержение ига

К началу сентября в верховьях Дона скопилось огромное ордынское войско. Прибежавшие оттуда со страхом говорили об обмелевших реках, выпитых бесчисленными табунами, и истолчённых в пыль лугах, только что поражавших обильным разнотравьем. Количество ордынцев подобили песчинкам или каплям многоводной реки — чисел для более точного счета тогда ещё не знали. На слова испуганных самовидцев налипали комья лжи, враги сами помогали в этом. Теперь, когда не надо было таиться, они стали хвастать силой и кричать о своих намерениях, считая, что напуганный противник почти побеждён.

Москва кишела лазутчиками и разного рода смутьянами, получившими презрительную кличку навадников. Они уверяли в скором приходе врага под кремлёвские стены, слабости русских сил, бегстве великого князя и первых воевод. Слухи были понятны и осязаемы, что придавало им правдоподобие и понуждало к доверию. Повторялись имена ордынских царевичей и литовских воевод, сообщалось, сколько у кого войска, в каком идут направлении и когда прибудут на место. Случалось, что они находили и зримое подтверждение. Особенно встревожил людей внезапный отъезд в Белоозеро великой княгини Софии с сыновьями и государевой казной.

На всё это московские власти отвечали лишь общими призывами и обещали заставить всякого пойманного навадника лизать калёные сковороды, но, поскольку боролись со следствием, а не с причиной, особого успеха не имели. Недоверие, которое они выказывали горожанам, часто оборачивалось большим злом, чем утечка сведений, якобы питающих врага. Оно порождало сомнение в правильности действий властей, неверие в то, что объявлялось ими, создавало почву для новых измышлений. Государь уже второй месяц находился в Коломне, сведений о нём и действиях русского войска, поджидающего врага, почти не было, и обывателей стала охватывать паника. Посадские поспешили прятаться за кремлёвскими стенами, и вскоре там скопилось великое множество народа. Не ко времени рано стала грозить зима: Воздвиженье [61] Воздвиженье — 14 сентября. надвинуло первый холод. На Астафия [62] Астафий — 20 сентября. задул сердитый сиверко — предвестник скорой стужи. На Сергия [63] Сергий — 25 сентября. выпал густой иней, посеребрил поля, закуржавил ещё не сбросившие листву деревья и посулил, как говаривали старики, через четыре седмицы установить санный путь. Несмотря на холод, посадские предпочитали находиться не в своих избах, а сторожить захваченные места. Ночью над Кремлем стояло зарево от костров, грозивших великим пожаром. В скученном многолюдье любое происшествие становилось многозначительным событием, обрастало новыми подробностями, тем более когда в Кремле у всех на виду рухнул вдруг купол церкви Рождества Богоматери, сокрушивший множество икон. Сразу же вспомнили, что церковь эта строилась по заказу вдовы Дмитрия Донского, а значит, её падение случилось неспроста. Не захотела, шептались, заступница видеть русское поругание и даже будто плакала горючими слезами, оставляя потеки на иконных досках. В подтверждение грядущей беды говорилось также, что в опустевших посадских церквах будто сами по себе звонят колокола и слышатся панихидные плачи.

Слухи смущали не только простых людей. Взволновались московские бояре, значительная часть которых во главе с Григорием Мамоном стояла за замирение с Ахматом и предлагала начать немедленные переговоры. Они горячо спорили в Думе, осаждали князя-наместника расспросами о намерении государя и требовали послать к нему новых представителей. Патрикеев и сам был смущён долгим отсутствием великого князя, ибо, не получая привычных каждодневных указаний, сомневался, сохраняют ли силу его прежние установления. На всякий случая он стал придерживать всё ещё поступающие в Москву верховые воинства, оставляя их для осадного сидения.

Такую тяжёлую, непривычную для Москвы обстановку застали возвратившиеся из Пскова Матвей с пушкарями. К их рассказам об отпоре ливонцам москвичи отнеслись недоверчиво, ибо сюда уже донеслись вести о лиходействе великокняжеских братьев. Рассуждали так: станут ли сносить бесчинства горстки грабителей люди, одержавшие победу над стотысячным войском? И не верили. Не хотел верить и Патрикеев, завидовавший успехам псковского собрата. Прочитав письмо Шуйского, он ядовито заметил, что такие дела надобно решать на месте, а не ждать-де государевой указки, и даже подумывал: не придержать ли письмо, дабы не тревожить великого князя пустяками? Однако скоро в Москву приехали бояре, присланные Андреем и Борисом для новых переговоров. Теперь государева указка понадобилась для самого Патрикеева, и он велел Матвею спешно отправляться в Коломну.

Семён тем временем бродил по пушечной избе и удивлялся происшедшим изменениям. Здесь появились новый литейный амбар и мастерские, расширились склады заготовок и пушечного зелья. Всюду сновали незнакомые лица. Согласно бытовавшим в те времена правилам, обслуживание орудий возлагалось на мастеров с учениками, сделавших их, поэтому большинство его прежних товарищей находилось в войсках, выставленных для встречи ордынцев. Их отсутствие взялся восполнить митрополит, велевший отобрать из монастырских школ самых способных учеников. Судя по многим неполадкам, замечаемым опытным глазом Семёна, образованность делу не помогала. Вспомнилась заповедь старых мастеров: «А который к знанию не извык, то в пушкари не пригодится, хотя в нём всего света мудрость есть». Хуже всего, что «извыкать» к новому знанию монастырские выученики не стремились и смотрели на своё пребывание здесь как на чистилище, сулившее после себя более лёгкую жизнь.

Немногие из оставшихся стариков с интересом слушали рассказы Семёна о новостях в пушечном деле. Он говорил о санном гуляй-городе; о колёсах, которые надумали прилаживать к станкам, чтобы быстро таскать пушки по полю; о трубках, вставляемых в затравочные отверстия для сподручного поджога заряда; о скобах и шипах, которые немцы называют цапфами и отливают на вертлюжной части пушки для быстроты наводки и удобства крепления в станке. Кто-то из оказавшихся случаем новеньких пренебрежительно заметил:

— То всё излишнее для нас делание, и так денно и нощно в трудах обретаемся. К чему новые измышления?

Семён горячо возразил:

— Наша работа такая: коли в избе неугомон, то в бою спокойнее.

— А если из-за твоего неугомона меньше пушек сработаем? — строго вопросил тот же голос.

Старики не дали разгореться спору, отвели Семёна и стали, озираясь по сторонам, объяснять про новые порядки. Теперь-де литцов и стрельцов разделили, чтоб всяк по-своему промышлял, вот и вышло: то, что одним в удобство, то другим в хлопоты. А молодёжь новая — глазастая, особливо когда заметят прибавления в хлопотах, сразу оружничему на ухо шепчут али митрополиту. Увидели, к примеру, что с мелочёвкой им хлопотно возиться, убедили перейти на осадные пушки, тем паче вокруг все долдонят, будто ордынцы вот-вот подступят. Воеводы с рубежей кричат, малый наряд требуют, мы же гафуницы для крепостных стен ладим.