Игорь Лощилов - Свержение ига

— На то твоя воля, государь, согласны, — ответили бояре.

— И ты, князь Лыко, согласный?

— А что же? — встрепенулся тот. — Я как и все.

— Скажи-ка, князь, сколь у тебя челяди в московской усадище?

— Да поболе, чем у иных, — важно надулся Лыко, — за две сотни будет.

— А зачем ты их в холоде и в голоде держишь? Они с такой жизни в разбой и бесчинство ударились. Сколь из них уже в тюрьмах перебывало?

— С лета по сю пору двадцать человек, — подсказал Хованский, — кто кнутом бит, кто батогами, кому руку секли...

Хованский удвоил число, но Лыко решил не перечить: зело дело!

— В старых грамотах прописано, что боярин за шкоды своих холопов должен платить повинную пеню, так? — обратился великий князь к судному дьяку.

— Так, государь, — поднял тот старый свиток. — А цена пени до гривны серебра. Коли же володетель не схочет платить, преступник князю навечно отходит.

— Ну вот, — заключил Иван Васильевич, — кладём на круг винной пени по полугривне на человека, стало быть, внесёшь в мою казну десять рублей или двадцать холопов своих отдашь!

— Это же грабёж! — Лыко растерянно огляделся вокруг и бросился к ногам митрополита: — Владыка, защити! Я лучше на храм Божий это вложу!

Филипп возмущённо затряс головой:

— Церкви не нужны грязные деньги, ибо сказано: «Приноса не приноси на Божий жертвенник от неверных, еретиков, развратников, воров и властителей немилосердных, кто томит челядь свою гладом, ранами и наготою».

— Да то не всё... Числятся за тобой вины и покрепче, — продолжил великий князь.

Лыко сделался белым как полотно. «Неужли про царёво письмо и про мой уговор с Лукомским вызнал?» — со страхом подумал он.

— В твоей загородной усадьбе разбойный люд жил, гостей честных и людей служилых по дорогам грабил. И с награбленного тебе немало перепадало.

«Слава Богу, не знает! — успокоился Лыко. — А супротив этого отговорюсь».

— Не ведаю, о чём глаголишь, государь, — сказал он и прибавил с обидой: — Оболенские сроду в ворах не числились.

— Лукавишь, князь, — вступил Хованский. — Главарь разбойный Гришка Бобр рассказал на допросе о грабленом. Много они однажды у сурожан сосудов драгоценных взяли: кубков, ковшей, стаканов, чарок, блюд, мисов, — и многие теперь из них на столе у тебя.

— Врёшь, злодей! — крикнул Лыко. — Я тебя к своему столу не приглашал!

— У нас в поручниках твой стольник, — как ни в чём не бывало продолжил Хованский. — Он показал, что у Бобра эти сосуды по твоей указке в полцены взял.

— Так ты, князь, краденое у себя хоронишь! — удивился Иван Васильевич и кивнул в сторону дьяка.

Тот указал на толстый фолиант и сказал:

— По старинной судной книге — хранитель краденого отвечает наравне с вором.

— Придётся, князь, имущество твоё описать, чтобы вызнать, сколь в нём краденого, с тем и вину твою определить, а до того держать под стражей. — Иван Васильевич подал знак, и князь Лыко был выведен стражниками из палаты.

Тихо стало вокруг. Бояре опустили головы и боялись шелохнуться.

— Ведомо нам стало, — нарушил тишину великий князь, — что объявилась на Москве великая блудница, какая бесовские игрища с добрыми мужьями играла. Начали вызнавать, когда враг рода человечьего её к этому делу склонил, и вызнали, что допрежде улестил и умыкнул её из-под родительского крова боярин Кошкин Иван Захарьевич.

— Обнесли меня, государь! — вскричал напуганный боярин.

— Дак она туточки стоит, сам, поди, видел, — сказал Хованский. — Хочешь, доставим, сама всё скажет!

Боярин помолчал, потом повалился в ноги:

— Винюсь, государь! Молодой был, бес одолел...

— Какова кара за сей грех? — повернулся Иван Васильевич к судному дьяку.

— Если девка хорошего рода и после позора засядет в девичестве, то платить похитителю за срам три гривны золота — на наши деньги двадцать рублей.

— Внесёшь в мою казну половину, а остальную твою вину отдаю митрополиту — во что он обрядит, то и будет.

Филипп сурово глянул на Кошкина и заговорил, тихо покачивая головой:

— О, сколь невоздержанны вы, любосластные чада мои! Без страха перед язвами души впадаете вы в страстную пагубу, увидя женовидное обличье. Восхотевшись бесовской любовью, стремитесь к ней, тело обнюхивая, руками осязаете и сластию распаляетесь, аки жеребец некий, аки вепрь, к свинье своей похотствуя...

Владыка помолчал, а потом возвысил голос:

— Господь однажды сожёг за блудодействия содомлян, и, чтоб кара сия минула тебя, умилостивь Христа молитвами, и пощениями, и чистотою, и говеньем. Перепишешь саморучно канон великий, творение нашего святого отца Андрея Критского, а дотоле в Божий храм тебе дороги нет, и священных иерархов наших не лицезрей. А теперь изыди с очей моих!

Боярин с помертвелым лицом пошёл прочь — наложенная епитимья обрекала его на полугодовой каторжный труд и жалкое затворническое житьё. Оставшиеся со страхом смотрели на государя.

— Захарьин Никита Романыч! — позвал Иван Васильевич.

Боярин грохнулся на колени и торопливо заговорил:

— Винюсь перед тобой, государь, и пред тобой, владыка! Во всех прегрешениях моих бывших и будущих. Тотчас же пошлю людей по твоему указу, государь, для порубежных работ. И сверх того ещё пять человек.

Великий князь приветливо улыбнулся и сказал:

— Встань, Никита Романыч! Вижу, болит у тебя душа за русскую землю, и потому да простятся тебе все прошлые грехи. Так, владыка?

Филипп склонил голову и поднял руку.

— Исповедуйся святому отцу и прими отпущение, да гляди на будущее... — Великий князь погрозил боярину своим тонким пальцем.

— Мы тоже исполним твой указ, государь! — разом зашумели остальные бояре. — Пошлём своих людишек, чего там! Дело-то общее, святое!

— Ну тогда, бояре, и я со своим судом подожду, — поднялся Иван Васильевич, — ладком да рядком дело лучше строится. А теперь давайте отобедаем вместе.

— Спасибо, государь! — ответил за всех Фёдор Акинфов. — Затмение нашло на нас, ты уж не обессудь. Можа, и Лыку простишь заодно — у него голова тоже, чай, просветлилась.

Подумал великий князь и приказал вернуть опальника. Бояре с радостными лицами бросились ему в ноги.

Митрополит Филипп поднялся и торжественно заговорил:

— Радостно мне видеть, дети мои, сколь вы дружно землю нашу от сыроядцев поганых защитить тщитесь. Церковь наша от того святого дела в стороне не будет. Сегодня же прикажу отписать, чтобы монастырские люди тоже шли границу крепить. Да поможет вам Бог!

За обедом великий князь был весел и милостив. Беспрестанно сновали блюдники, приносившие в знак особой милости к какому-нибудь боярину кушанья с царского стола. Нескольким боярам, в том числе и Акинфову, был доставлен хлеб из рук самого государя, что означало душевную благосклонность, а Патрикееву с Холмским ещё и соль — знак великокняжеской любви. Ходили промеж столов и чарочники, разносившие разные пития. Знатную и нежданную честь оказал государь своему брату Андрею, отослав ему в подарок большую золотую чашу с вином.