Игорь Лощилов - Свержение ига

Пораскинули артельные — а что, дело! — и оживились. Тут же рассудили, кому землю копать, кому лес готовить, кому стенки городить, кому башни строить.

И пошло у них дел без спора, но споро — русский человек на начало работы скор. Намахаются за день, рук-ног не чуют, а с темнотою к себе в подземку сваливаются. Повечеряют и стиснутся у огнища одежонку посушить, языки почесать. Трещит костёр, сыплет искрами, кладёт неровный отсвет на усталые лица и слушает нехитрые мужицкие байки.

Данилка без умолку стрекочет — то притчу скажет, то насмешку строит. От него всем достаётся: князю, лизоблюду, простому чёрному люду, да и своему брату артельному. Но особенно — монаху Феофилу. Он, правда, с того раза, как его Семён на дерево подвесил, вроде бы слинял маленько. Утишился, в дела ни в какие артельные не встревает, выкопал у огневища себе нору и лежит там целый день на пару с бочонком. Данилка про него такую загадку удумал: тёмный да злыдный, на земле невидный; то на ветке повисит, то в подземке полежит... Бывает, развеселятся мужики, расшумятся. Выползет тогда Феофил на свет костровый послушать «бесовские ржания». Данилка его заприметит и пристанет с чем-либо, навроде:

— Рассуди, твоё расподобие, что сильнее — земля или огонь? Я им говорю — земля; ибо от неё огонь потухает, а они спорят.

Феофил радуется случаю унизить своего недруга и говорит:

— Ты как есть дурак, и рассуждения у тебя все дурацкие. От огня, бывает, земля трескается и города поглощает, тот огонь не то что землю, твоё неразумное окаменение осилит...

— Аа-ай-ай! — притворно пугается Данилка. — Уж не подземный ли это адовый огонь ты мне пророчишь, не сам ли сатана ему хозяин?

— Он самый. По-простому — сатана, а по-умному — Вельзевул, и ежели ты не направишься...

— Да погодь ты! — перебивает его Данилка. — Ведь это что ж, по-твоему, выходит: огонь сильнее земли, хозяин ему сатана, значит, сатана и над нашей землёй властитель? Негоже тебе, Божьему слуге, такие крамолы извергать...

Забурлит у Феофила в горле, нальётся он краснотой и зашипит:

— Безбожник проклятый, подручник Вельзевулов, изыди, искуситель. — И уползёт в свою нору.

Прошёл месяц, второй... Уже постороннему глазу были заметны плоды трудов монастырской артели. Рос городень, остро пахнущий свежими смолистыми брёвнами, в тёмном пустом провале стен встали добротно сбитые ворота, а над ними поднялась крепкая башня. Работал её Данилка с несколькими артельными мужиками и помогавшими им горожанами. Архип придирчиво осмотрел готовую башню и, похоже, остался доволен. Только одно спросил, почему бойницы не по ряду, а вразброс прорезаны.

— Дак вить что за дело: дырки рядом рубить — слабина всей стенке будет, — ответил Данилка и хитро отвёл глаза в сторону.

Вскоре после того возвращался из заполья воевода, и на подъезде показалось ему, что с новых ворот глядит на южный посад огромная татарская голова. Вздрогнул воевода, осенился от наваждения, ан нет, всё то же: прищурился на него татарин и ртом осклабился. Бросил вперёд коня, подскочил ближе — вместо головы надворотная башня. Не поленился, отъехал назад — снова татарин. Что за чёрт! Стал воевода медленно подъезжать и присматриваться. Видит: вместо татарских зубов — надворотные заборола, вместо носа — ставец для пушечного окна, вместо глаз и бровей — бойницы, а для пущего сходства брёвна кое-где дёгтем промазаны.

Вскипел воевода, бросился к артельным н на Архипа грудью конской наехал.

— Ах ты, смерд поганый, мать твою перемать! — кричит. — Шутки со мной шутить удумал?! Кнутом забью до смерти!

Архип шапку снял, поклонился и спокойно спросил:

— Почто кричишь и за что грозишь, государь-воевода?

Беклемишев плетью машет, слюной брызжет:

— Ты что же это вместо башни харю басурманскую вырубил?! Кто разрешил?!

Стали на шум артельные сбираться, и Данилка в их числе. Услышал, в чём дело, и бесстрашно выступил вперёд:

— Это я, воевода, башню рубил. Похожа, говоришь, на басурманина? — Воеводе от такой наглости даже дух перехватило. А Данилка продолжает: — Уж очень хотелось бы, чтоб на ихнего царя Ахмата похожа была, да ить я рожи его не видел. А можа, ты скажешь, каков он?

Беклемишев кипит, вот-вот лопнет, потому как пар не стравливает. Наконец выдал тонкую струю — пропищал неожиданно тихим и сиплым голосом:

— Почему на Ахмата?

— Дак ведь придёт татарва и схочет, к примеру, крепостицу брать. Тада придётся окаянным в свово царя целить и под нос ему примет огненный совать. Смешно ведь!

Кто-то из артельных хихикнул, и неожиданно для всех и для себя самого загоготал Беклемишев. Он зашёлся в смехе и тихо пополз с седла.

— Ах, шельмец! Ах... сын! Ах, язва!.. — выдавливал он между всхлипами. Наконец поутих и изволил осмотреть башню. Осмотрел — работа добротная, искусная. Похлопал Данилку по плечу, посулил чарку хмельную.

— Дак я ведь не один, чай, работал! — нахально улыбнулся тот.

— А сколько же вас было? — спросил воевода.

— Прикажи выставить ведро, не ошибёшься! — вовсе обнаглел Данилка.

— Ладно, — великодушно махнул рукой Беклемишев, — прикажу. Только тебе теперь с твоими холопами надо у меня во дворе поработать.

С этого дня добрая треть артели перешла работать на воеводский двор. Сначала ставили ему двое новых ворот; передние, те, что с приезда, и задние, с поля. Потом разохотилась воеводша и велела новые хоромы закладывать, богатые, на манер московских: просторные подклети, на них пять горниц с комнатами, разделёнными сенями, на третьем ярусе — терема с чердаками, а вокруг горниц три высокие башни — повалуши. Постепенно на обустрой воеводского двора отвлекалось всё больше людей, а между тем работы по укреплению крепости не дошли ещё даже до середины. Настал март, но до тепла, по всем приметам, было ещё далеко. Зима выдалась снежная и уходить не собиралась. Лес заготавливать становилось всё труднее, людей не хватало. Когда работы на крепости замедлились так, что грозили вовсе остановиться, Архип пришёл к воеводе и попросил вернуть артельных.

— Дело у нас стоит, — пояснил он. — И брёвен нет, дал бы ещё мужиков, а то к лету не управимся.

— Брёвен, говоришь, нет? — сузил глаза воевода. — Так я тебе подкину, у меня их много! — Он показал на стоявшие у судной избы связки батагов и крикнул: — А ну убирайся отседова, пока я тебе спину не изукрасил! Ишь, холопье поганое, указывать мне будет!

В тот же вечер вышел между артельными жаркий спор.

— Мы на его хоромный двор не подряжались работать! — шумели одни. — Из тридевятой дали приехали, чтобы задницу его огораживать!

Другие смирялись:

— Какая разница, где работать, лишь бы денежки шли!

Третьи серёдку держали:

— Оно, конечно, не по совести, а по корысти воевода поступает, да что можно сделать?