Игорь Лощилов - Свержение ига

В основании трёхъярусного полукружья стоял стенобитный наряд — пять больших гафуниц. Одна из них поражала своими размерами, возле неё лежало несколько полугорапудовых ядер величиной с телячью голову. Выше, на насыпной площадке, расположились орудия поменьше: здесь задрали кверху жерла несколько коротких, невиданных доселе верховых пушек для навесного боя и наклонили длинные стволы десять тюфяков — эти стреляли каменным дробом. Наверху, на сбитом деревянном помосте, стояло два десятка пищальников, стрелявшие железными шариками, называемыми пулями.

Пушки ослепительно сверкали на солнце и казались от этого ещё грознее. Чужеземцы смотрели и удивлялись тому, что у Москвы оказался такой славный пушечный наряд. Они подозревали наличие какого-то обмана и — всяк на свой лад — пытались раскрыть его. Немцы посылали своих мастеров, те щупали металл, проверяли гладкость литья и чёткость травяных узоров. Поляки заводили разговоры с пушкарями, чтобы убедиться, русские они или переодетые чужеземцы. Итальянцы рассматривали и принюхивались к пушечному зелью, дабы узнать его качество, а заодно и про то, кто поставляет его московитам. Пожалуй, одни татары остались равнодушными: всех лошадей приказано было отвести как можно дальше, а остальное их не интересовало.

Первый придирчивый осмотр русские пушки выдержали: литьё оказалось добротным, зелье сухим, а пушкари отвечали на исконно московском говоре.

— Похоже, что московиты довольно преуспели в пушечном деле, — осторожно заметил один из немцев.

— Их выдаёт школярское желание похвалиться только что выученным уроком, — возразил королевский посланник Лукомский и презрительно пожал плечами: он не понимал смысла всей этой затеи, от посещения которой ему так и не удалось отговориться. «Вместо того чтобы решать важные государственные дела и беседовать с послами, князь Иван занимается потешками и ведёт себя, как малое дитя, — думал Лукомский. — Нет, пренебрегать собой он не позволит никому, и Иван скоро убедится в этом. Его стараниями крымский посол Яфар Бердей не сегодня-завтра отъедет к королю, за ним последуют другие, и Иван останется один на один со своими пушками».

А стоявший неподалёку Яфар Бердей обратил своё круглое, изрытое оспой лицо к помосту с ещё пустовавшим великокняжеским троном: ему не терпелось увидеть московского хана. Его недоступность была, конечно, обидной, но вызывала и уважение: всякий может увидеть ханский фонтан, но не на всякого падают его брызги. Конечно, судя по богатым подаркам Лукомского, польский король будет пощедрее, но ведь Яфару приказано искать прежде всего силу, и здесь Иван пока ещё своего слова не сказал.

Среди московской знати выделялся великокняжеский брат Андрей Большой. У него был хмурый, неприязненный взор — воину, навыкшему сызмальства к честному мечу, вся эта огненная премудрость казалась дьявольским измышлением, заниматься которым пристало только чёрному люду. Поэтому никакого интереса к предстоящему зрелищу князь Андрей не испытывал. Стоявший рядом Борис Волоцкий выглядел ещё грознее: за неимением собственного он всегда довольствовался мнением брата, но выражал его более решительно.

Великий князь появился в то время, когда ожидание стало тяготить присутствующих. Он оглядел выстроенный наряд и махнул рукой. Прозвучали резкие звуки сопелей, и пушкари пришли в движение. Пушечная площадка опоясалась тремя дымными рядами фитилей, и грянул залп. Сооружения на противоположном берегу заколебались, как отражения в медленной волне, и рухнули, подняв огромное облако пыли. Когда оно рассеялось, берег зажелтел свежим глиняным отвалом. Толпа отозвалась удивлённым гулом: мгновенное разрушение крепостных стен было действительно впечатляющим. Между тем пушкари засуетились, готовясь к следующему залпу. Снова зазвучали сопели, призывая к тишине. Вышел толстый бирюч и стал читать по свитку. Читал невнятно, потому слышали его только ближние, остальные ловили обрывки слов и всё прочее домысливали сами:

— Никак, сызнова за новгородцев речь? Опять чё натворили?

— В латынянство хотели перекинуться, аль не слышал?

— Ах, злодеи! И как только наша земля их держит?

— Ничё, скоро перестанет. Великий князь порешил всех смутьянов казнить. Вишь, в лодку сажают.

— Топить будут?

— Дура, тута и курице не утопнуть...

Как бы то ни было, но десяток новгородских опальников были посажены в большую лодку, которую подняли на плечи двадцать татар, взятых в плен во время недавнего разбойного набега на южные рубежи Московского княжества. Ударами плетей их вместе с ношею погнали в воду. Толпа недоумевала. Лукомский, приметив среди опальников несколько лиц, за которые ходатайствовал польский король, бросился к князю Андрею за разъяснениями. Но тот и сам ничего не знал. И вдруг ему вспомнилось требование не в меру возгордившихся древлян, откликнувшихся на приглашение княгини Ольги, с мужем которой Игорем они так жестоко расправились: «Не едем на конях, ни на возах, ни пеши идём, но понесите нас в лодьях». И какой страшный конец был у этой легенды! Ольга приказала принести ладью с гордецами на свой двор и бросить её в глубокую яму, где и окончилось плаванье древлян. Дикая догадка мелькнула в голове Андрея: неужели Иван решил сегодня помянуть их прародительницу таким же способом?

С затаённым дыханием стал он следить за медленным перемещением лодки к противоположному берегу. Вот пленники уже ступили на него, что-то будет? И вдруг грянул новый залп. Страшно прозвучали предсмертные вопли несчастных. Толпа, не ожидавшая такого поворота, растерянно молчала. В повисшей тишине отчётливо слышались стоны тех, кому не посчастливилось умереть сразу. Грянул ещё один залп, и наконец всё стихло.

Откуда-то издалека, где собрался простой московский люд, раздался жалобный и протяжный бабий вой, в него стали вплетаться другие голоса, и вот уже вся толпа громко зашумела: кто испуганно, кто жалостливо, кто сердито.

— Чур, чур! Огради нас от сатаны! — выкрикивал какой-то убогий, показывая в сторону пушек.

— Московский князь посмеялся над нами, убив тех, за кого просил наш король! — завопил кто-то из окружения Лукомского, а тот и слова не мог сказать от душившей злобы.

«Как? — думал он. — Отвергнуть протянутую руку короля, чтобы упиваться кровавой местью!» Лукомский, как всегда, подозревал своих противников в самых низменных устремлениях. Но больше всего возмутила его решительность, с какой была выражена воля великого князя. Решительность, означавшая полный провал его миссии.

— Поистине азиатская дикость, — только и нашлось, что сказать, и спутники Лукомского принялись на все голоса ужасаться свершившемуся. Потом они разнесут по разным странам слух о невиданной жестокости московитов, и охваченная кострами инквизиции Европа, колесующая и распинающая своих врагов, охотно поверит в этот слух и наградит Ивана III прозвищем «Грозный» за полвека до рождения его действительно кровожадного внука.