Игорь Лощилов - Свержение ига

— Нам нет нужды призывать в судьи посторонних. Мы сами можем уладить наш спор.

Великий князь, не обращая внимания на его слова, продолжал идти вперёд.

— Я погорячился, — сказал Геронтий, — в деле о Кирилловом монастыре и готов возвернуть его архиепископу Вассиану.

Тогда великий князь остановился и дружелюбно сказал:

— Потушим дело, святой отец. Пальцы одной десницы никогда не враждуют друг с другом... А в залог нашего мира обещаю тебе соорудить высокую звонницу для новгородского вечевика — Богу он служить недостоин, зато пусть горожанам часы отбивает...

И пошёл дальше, а Геронтий смотрел ему вслед и снова закипал мстительной злобой за вынужденное унижение.

Все эти дни Василий был занят подготовкой к огненному игрищу. Она прочно заслонила ту неожиданную встречу у Неглинной, только иногда в суматохе неотложных дел вдруг пронзало его воспоминание о нежных руках Елены и доверчивом прикосновении её гибкого тела — будто жаром обдавало, и тогда он косил глазами по сторонам: не видит ли кто?

Однажды ввечеру возвращался Василий из пушечной избы. Уже смеркалось, но долгожданной прохлады не было. Налитый духотой воздух сжимал голову, сковывал волю и действия. Когда он подъезжал к своему кремлёвскому подворью, от ворот отделилась и двинулась едва заметная тень. Василий равнодушно следил за её приближением, не имея сил ни испугаться, ни удивиться. Из широких складок чёрного плаща выпросталась тонкая белая рука и поманила его. Он послушно последовал за нею, не замечая дороги и не обращая внимания на сопровождающий ленивый лай кремлёвских собак.

Наконец Василий обнаружил себя в просторной, непривычно обставленной комнате. С удивлением смотрел он на широкие окна, забранные разноцветным стеклом, резные лавки, причудливые подсвечники с невиданными доселе витыми свечами. Неожиданно его глаза прикрылись ласковыми ладонями, их бархатистость была знакома, и он бережно приложился к ним. Сонливость как рукой сняло.

— Ты бегаешь от меня, — услышал он тихий голос, — моя служанка три дня стояла у твоего дома.

— Дел много, — пробормотал Василий, — в пушечной избе ночевал.

— О-о, и что ты там делал?

— Пушки лил, железо плавил.

Елена проворно забежала вперёд и застучала кулачком по его груди:

— Тебе вот что нужно плавить, тут не сердце, а железо... У нас князья пушки не льют, они охотятся, танцуют, ухаживают за своими дамами. Дамами сердца. А у твоего сердца есть дама? О-о, есть, есть, я знаю, как её зовут. Её зовут пушка. Она немного потолще меня, но вы, русские, это любите... Чтоб была большая, как это я слышала... мм... казна. Вот такая. — И она широко раскинула руки.

Василий схватил их и ласково свёл вместе.

— Пушки есть разные, — сказал он, — есть такие, как показала, а есть и поменее. И девки есть разные. А мне вот такие по нраву. — Он обнял её стан и опустил руки пониже, как бы показывая размеры того, что ему нравится.

Елена ловко выскользнула из объятий.

— Вы странный народ, — заговорила она, отойдя на безопасное расстояние, — вы всё время работаете, работаете, а дел не убавляется. Чем больше работаете, тем больше дел, тем больше довольны, хотя и жалуетесь друг на друга. Все вокруг только и говорят о том, что много дел. У вас ску-учно!

— Так это потому, что у тебя самой нет никаких дел, — ответил Василий, — окромя как на кобыле скакать.

— О-о, в наших песнях девушки сравниваются с цветами. Скажи, какие дела у цветов! Они просто должны радовать глаз и веселить сердце...

— Цветы быстро вянут.

Елена тяжело вздохнула — разговор становился скучным.

— И это всё, что ты можешь мне сказать?

— Нет, нет! — Василий направился к ней. — Я не горазд на всякие слова: сызмальства на коне и в железе, но ты мне давно уже глянулась и сидишь вот здесь как заноза.

Он осторожно обнял её, Елена не отстранилась, а потянулась доверчиво и прильнула так же, как тогда, на берегу. Он пристально посмотрел в её глаза и поймал какой-то ответный лучик. Руки их соединились, тела сблизились, и Василий вспыхнул, как огненное зелье. Его руки становились всё бесстыднее, а она слабо противилась, лишь иногда бормотала непонятные чужеземные слова. Внезапно Елена как бы очнулась от забытья и решительно устранилась.

— Нет! — воскликнула она. — Я не могу противиться своему желанию, но не вольна уступить ему. Поди прочь! — И это прозвучало так резко, будто плотно закрылись только что открытые настежь ворота.

— Играешь, что ли? — насупился Василий.

— Разве своей честью играют? — зло проговорила Елена.. — Это здесь так принято, чтобы девушек позорить, а у нас честь умеют блюсти.

— Всяко бывает и у ваших, и у наших, живые ведь, — вздохнул Василий. Постепенно он начал успокаиваться.

— Что-то много у вас живых, особенно на здешнем дворе.

Василий спорить не стал, закрыл ей рот поцелуем. Она не противилась и вдруг вскрикнула. Василий разнял руки — подумал, что сделал больно. Потом проследил за её испуганным взглядом и похолодел сам: за его спиной стояла великая княгиня.

Такою сердитою Василий её никогда ещё не видел. Пышная грудь великой княгини вздымалась наподобие кузнечных мехов, глаза метали молнии — под их ударами и без того хрупкая Елена прямо-таки сжималась на глазах, да и самого Василия взяла оторопь. София гневно заговорила по-чужеземному, Елена испуганно смотрела широко раскрытыми глазами, которые быстро заволакивались слезами, наконец она пала на колени и с криками «Но, но!» распростёрлась у ног великой княгини. Василий, не долго думая, тоже грохнулся оземь и вскричал:

— Прости, матушка-государыня! Не было у меня чёрных мыслей, и нет промеж нас греха. Окажи милость и отдай Елену мне в жёны, буду любить и беречь её более своей жизни. Об том разговор у нас тута и случился.

София повернулась в его сторону:

— Видала я ваш разговор. Девица императорского рода ведёт себя хуже дворовой девки — позор! Но ничего, монастырская жизнь охладит её и даст время, чтобы подумать о приличиях.

— Помилуй, государыня! — продолжал твердить Василий. — Не губи молодой жизни, не бери греха на душу.

— Тебе ли говорить о грехах? — крикнула София. — Впрочем, что ж, каков господин, таковы и слуги.

— Помилуй, государыня!

— Довольно! Она утром отправится в монастырь.

В отчаянии Василий бросился к Ивану Васильевичу и рассказал о случившемся, утаив, разумеется, кое-какие подробности. Тот беспечно махнул рукой: всё, дескать, образуется — и стал расспрашивать о подготовке к огненному игрищу.

Елена была права: на Руси дела стояли на первом месте.

Неподалёку от пушечной избы у реки Неглинной было мелководное место. Широкая глиняная отмель теснила воду из речного русла на правый, низменный берег. Обычно там стояла грязная жижа, оттого и место называлось Поганым бродом. Нынешняя жара высушила пойму, превратила её в ровную площадку, здесь и решили установить пушки. Напротив, в крутоярах левого берега, спешно возводились потешные крепостные стены и башни — на них-то и должен будет обрушиться пушечный удар. 11 июля, в день памяти великой княгини Ольги, к Поганому броду потянулись чужеземцы и московская знать. Их взорам представилось довольно внушительное зрелище.