Сергей Мосияш - «Без меня баталии не давать»

— А в том, что я пячусь перед шведами, беспокоя и томя их, а главное — уничтожая провиант и фураж. И вот ещё и шведы пройдут. Так что ж там тогда нашей коннице остаётся? Земля голая.

— Это резон, Борис Петрович, зело добрый резон. — Глаза царя даже потеплели. — Надо было и светлейшему тож втолковать.

— Кабы не втолковывал, государь.

— Добро. Я сам с ним говорить стану о сём деле. А где ныне Карлус обретается?

— В Могилёве, государь.

— Куда собирается поворот делать? На Москву или Петербург?

— Не ведаем, государь.

— Вели казакам языков добывать. Зело нужны мне.

— Велю ныне ж.

— Ступай, Борис Петрович. Распоряжайся. А ко мне пошли генерала Репнина, он, поди, уж ждёт там. Хочу знать, что он скажет в своё оправдание.

— Заметить хочу, ваше величество, что сам Репнин в бою великое мужество являл.

— Грош цена такому мужеству, коли пушки врагу достались, — заметил, опять хмурясь, Пётр. — А ты не заслоняй виноватого.

Шереметев вышел во двор, отирая платком вспотевший лоб. Генерала Репнина увидел сидящим под дубом рядом с привязанным тут же конём. Подбрюшье и пах коня потемнели от пота, видно, генерал гнал его не жалея.

Шереметев направился под дуб, Репнин поднялся навстречу фельдмаршалу, посмотрел вопросительно:

— Ступай, Аникита Иванович, большой полковник крови твоей жаждет.

Уважительная кличка царя «большой полковник» имела хождение между генералами.

— Сердит?

— Сердит, — вздохнул Шереметев, опускаясь на скамеечку. — Я мню, он так не оставит твоего конфуза.

Репнин, оправив кафтан, откашлялся и направился к дому. Шереметев сочувственно смотрел ему вслед, думая: «Бедный Аникита. Светлейший опростоволосился со своей конницей, а тебе баня грядёт ноне. Охо-хо-хо, грехи наши».

Фельдмаршалу приятно было хотя бы в мыслях винить фаворита, а вот себя виноватить не думал, для себя оправдание было веское: «В генеральную баталию остерёгся угодить».

Когда Репнин предстал перед царём, тот, взглянув исподлобья, спросил:

— Ты, генерал, знаешь, как пушки льют? Ты хоть раз был на заводе?

— Не был, ваше величество.

— Оно и видно. А надо б было тебе поломать в горах руду, добыть уголь, изготовить шихту, да постоять у печи доменной, да пробить летку, да пустить железо расплавленное. Вот бы и узналось.

— Я солдат, ваше величество, — заметил Репнин, бледнея. — И в защите отечества являть себя должен.

— Оно и видно, явил, — проворчал Пётр. — Сколько пушек Карлусу подарил?

— Пять, ваше величество.

— За все пять в казну деньги воротишь, генерал, дабы впредь неповадно было казённое имущество бросать.

В горницу, гремя саблей, бесцеремонно влетел Меншиков.

— Пётр Алексеевич, как я рад! — вскричал он улыбаясь и пошёл было к царю, видимо надеясь, как всегда, обняться при встрече.

Но царь осадил его вопросом:

— А ты где был, светлейший, когда при Головчине король свейский [96] Свейский — шведский. Репнина свинцовой кашей потчевал?

— Но я послал в сикурс дивизию Гольца. А он, каналья, вместо рубки со шведами реверансы строил, да ещё и полковое знамя неприятелю презентовал.

— Знамя?! — вытаращил глаза Пётр, и опять тик задёргал ему щёку. — Под суд негодяя!

— Так надо разобраться, государь, — хотел вступиться за кавалерию Меншиков, но царь перебил его:

— Под суд! Обоих под суд! Тебе тоже, Аникита Иванович, придётся предстать пред военным судом. Храбрость — качество славное, но за конфузию изволь отвечать. Иди.

Репнин вышел. Пётр с укором взглянул на фаворита:

— По-доброму, Алексашка, тебе всыпать надо. Тебе. Да тебя ныне рукой не достанешь, кавалер Андрея Первозванного, а главное — светлейший князь Римской империи. Укуси такого — зубы сломаешь.

Меншиков захохотал, довольный такой аттестацией Петра.

— Мин херц, а кому председателем суда быть укажешь? — спросил, бесовски щурясь, светлейший.

— А ты бы кого хотел?

— Да мог бы и я, мин херц, чай, военные порядки знаю.

— Ведая твоё пристрастие к коннице, укажу председательствовать тебе в суде над пехотой, то бишь генералом Репниным. А над кавалеристом твоим Гольцем пусть фельдмаршал кригсрехт [97] Кригсрехт — военный суд. вершит.

— Ну что ж, спасибо, мин херц, — сказал Меншиков, стараясь скрыть своё неудовольствие таким недоверием царя. — Суд свершу правый и скорый.

«А ведь к отнятию живота присудит суюнн сын, — подумал Пётр. — Ну ничего, пусть трудится, всё едино последнее слово за мной будет».

Дорога в ночном лесу была раскисшей, грязной, и потому казачий отряд более двигался шагом, переходя на рысь лишь в местах песчаных и сухих. И хотя сотник воспретил разговоры, они нет-нет да возникали где-то в хвосте, куда у командира, ехавшего впереди, руки не доходили.

— Опять за конями послали нас али как?

— Не... Ныне коней брать не велено. Говорят, царю язык свейский занадобился.

— Так прошлой ночью Охрименко капрала приволок. Чем не язык?

— Приволокём и мы языка, може, получше Охрименкова. А то и коняшек прихватим.

— Так те кони у шведа — кожа да кости.

— Небось тебя стань ветками кормить, много жиру нагуляешь?

— Оголодал, видать, швед.

— Цыц! — повернулся ехавший впереди казак.

— Чего расцыкался, — окрысились на него.

— Дурни. То я «цыц» сотниковский передал. Скоро к Днепру выедем, велел языки прикусить. Швед наслухает, ещё пушкой жахнет.

— Швед счас дрыхнет без задних ног.

На какой-то песчаной прогалине отряд остановился. Негромко передавался приказ сотника: «Коней, ружья, палаши оставить. С собой — лишь ножи и кинжалы».

Поручив коней двум коноводам, дальше пошли пешком. Близость реки угадывалась по сырости, внезапно потянувшей в лицо, и по высокому тальнику, сменившему сосновый лес.

Вдруг из темноты явился человек, спросил тихо, хотя по всему он ждал отряд:

— Дончаки?

— Мы, — отозвался сотник и, подойдя, спросил: — Ну чего назирал, Иван?

— Назирал добрую добычу, сотник. Пополудни в замок яка-то важна птиця приихала. Може, полковник, а може, и сам генерал.

— Ну генералу сюда не треба, Иван.

— Ей-бо, сотник, така на нём одёжа гарная, вся в золотых галунах. И с ним народа человек двадцать.

— Ну пусть генерал. Дальше шо?

— А шо дальше? Сплять, наверно.

— Значит, они в замке остались?

— А куды ж им деться? До самой ночи возле него просидел. Солдаты костёр развели, что-то жарили, лопотали, потом угомонились.

— Караульщиков много?

— Тики одного бачил, шо у ворот. А в замке, кто ж его ведает, сколько понаставлено.

Казаков, чтоб все его слышали, сотник усадил на землю. И негромко начал:

— Так, хлопцы, в замке на той стороне спит важная птица. Её берём живьём. Остальных на нож. И без шума, шоб никто не успел стрелить. Яким!