Владимир Зима - Исток

Волхвы сопоставили все приметы и наконец-то успокоили князя: никакая опасность от гречанки ему не грозит.

Аскольд любовался юной девой, зябко кутающейся в меха, то и дело дующей на пальцы. Здесь, в земле словен, и летом не бывает жарко, а уж весной что ни ночь на траву иней ложится.

Пасынок Гордята сидел напротив, пытался что-то объяснять на пальцах другой черноглазой холопке, а гречанка лишь смешливо щурилась и непонимающе вертела головой.

Быстро захмелевший князь Гостомысл выкрикивал здравицы в честь своих ратников и воевод, а то сам пускался в пляс на нетвёрдых ногах и к закату свалился, где стоял, уснул мёртвым сном.

Примеру своего предводителя скоро последовали и другие словене, они заваливались спать прямо на молодой траве, кто где приткнётся.

Князь Аскольд взял гречанку за руку и, ни слова не говоря, властно повёл в свои покои.

Усевшись на постели, Аскольд с удовольствием вытянул уставшие ноги.

Гречанка в замешательстве стояла у порога, не зная, что ей делать.

— Милая моя грекиня, — начал было говорить Аскольд медовым голосом и вдруг увидел, как по стене опочивальни скользнул багровый отблеск. — Сиди здесь, не высовывайся! — напоследок зычно крикнул Аскольд и убежал.

Когда он выбежал на двор, то увидел, что угловая башня охвачена пламенем, следом занялась огнём воротная вежа, послышались грозные боевые крики урманских находников.

Скрытно вернувшись, варяги пристали к берегу и кинулись на штурм ладожских укреплений.

Князь Аскольд поставил всю киевскую дружину оборонять главные ворота, против которых варяги налаживали мощный таран.

В ночи стало светло, словно ясным днём, — то загорелся облитый смолой частокол городских стен, пылали сторожевые башни и амбары, от летучей варяжской стрелы занялся княжеский терем в глубине крепости...

Послышались грозные удары в дубовые ворота, и вскоре разлетелись в щепки размочаленные плахи, варяги ворвались на площадь, и завязалась беспощадная лютая сеча.

Звенели мечи, и гремели боевые топоры, повсюду слышались хриплые крики воинов, по сырой ладожской земле потоком полилась кровь...

— Вадим, скажи всем нашим и пришлым, чтобы Сигурда-конунга не убивали! — запоздало прокричал с высокой башни Гостомысл. — Я хочу, чтобы Сигурд живым вернулся домой и всем поведал, каково его приветили в Ладоге!..

— Другие вернутся, расскажут! — откликнулся воевода Вадим, сражаясь сразу с тремя варягами.

— Другие не смогут вернуться! — сердито прокричал Гостомысл. — Если Сигурда убьют, всем его воинам придётся искать смерти в бою...

— Ладно!.. Пускай урман ещё поживёт, — неохотно согласился воевода. — Эгей, Сигурда не убивать!..

Аскольд бился длинным двуручным мечом, сдерживая натиск закованных в железные доспехи викингов. Киевский князь один противостоял целой дюжине урманов, не пропускал их в галерею, ведущую к терему Гостомысла.

Не углядел Аскольд, когда подкрался к нему вражеский воин, когда обрушился на шелом боевой варяжский топор...

Правителя южных тавроскифов оруженосцы на руках принесли в опочивальню и уложили на ложе.

Елена в один миг припомнила всё, чему её учили в монастыре, — рану следовало промыть отваром зверобоя, наложить дегтярной мази и перевязать.

Но она не успела ничего сделать, потому что в опочивальню привели заросшего волосами до самых глаз жреца языческого бога, и этот эскулап весьма ловко промыл рану, что-то пошептал над ней, затем вставил тонкую звериную жилу в обыкновенную иглу и принялся зашивать разрубленную кожу на голове князя так, словно это был прохудившийся башмак.

Но самое удивительное было то, что правитель тавроскифов при этом вовсе не чувствовал боли! У него на щеках появился лёгкий румянец, он пошевелил рукой, но на иглу с толстой жилой не обращал внимания.

Жрец закончил зашивать рану, намазал её сверху каким-то снадобьем и приложил сверху зелёный лист подорожника.

Из складок своей одежды жрец извлёк глиняную плошку, вытащил зубами деревянную пробку и дал князю отхлебнуть из горлышка.

Затем жрец стал делать над головой князя странные движения руками, словно бы отгонял злых духов, что-то шептал, посыпал голову князя вонючими порошками, а в завершение процедуры поплевал во все углы и удалился.

— Господи, помоги ему! Только бы он не умер! — взмолилась Елена, опускаясь на колени перед ложем князя, — Я готова и сапоги с него снимать, и ноги ему мыть, только бы он не умер...

Елена подумала, что если и этот тавроскиф внезапно исчезнет из её жизни, как Могута, она такую потерю уже не переживёт.

Почему так получается: жизнь складывается из отдельных мгновений. Взятое по отдельности, почти всякое мгновение мерзко, грязно, тягостно и постыдно. А в итоге жизнь представляется прекрасной...

Она молилась до рассвета, когда в опочивальню вновь пришёл варварский жрец и стал творить над Аскольдом свои пассы и заклинания, а потом Елена уснула прямо на медвежьей шкуре, постланной на полу.

Очнулся Аскольд в тихой горенке, где пряно пахло травами и ведовскими снадобьями.

Едва открыл глаза, увидел над собой осунувшееся лицо Елены, по-русски обвязанное белым платком.

— Елена... — тихо прошептал Аскольд и слабо улыбнулся.

— Да, князь, да, — тихо всхлипнула Елена, отнимая тёплые ладони от головы князя. — Бог милостив, теперь будешь жить до ста лет.

Аскольд устало смежил веки, но вдруг спросил с тревогой:

— Что урманы?

— Побили их, — сказала Елена. — Их предводитель конунг Сигурд на двух кораблях убежал прочь, остальные корабли сожжены...

— Добро.

— И твоих воинов много полегло, — скорбно вздохнула Елена.

Заскрипел зубами Аскольд, застонал от досады.

В горницу зашёл славгородский ведун, принёс целебное питьё, заставил выхлебать целую плошку.

Елена вновь положила ласковые руки на лоб Аскольда, и он погрузился в глубокий сон.

Быть может, впервые за его три десятка лет князю Аскольду не нужно было никуда спешить, никто не ждал его приказаний, не требовал отчёта о содеянном.

Постепенно возвращалась к Аскольду сила, скоро он уже стал подниматься на ноги, подолгу глядеть из окна то на переменчивое озеро Нево, то на зеленеющие окрестности Ладоги.

Подолгу размышлял Аскольд, озирая скудные северные перелески, пронзительно голубое небо, серую озёрную гладь.

Здесь была исконная словенская земля.

Чужаки пришли, их побили.

Всё правильно, всё справедливо.

Однако на душе оставалась какая-то тяжесть.

Размышлял князь Аскольд, силился свести воедино разрозненные видения, и порой казалось, что вот-вот откроется ему нечто важное, предстанет перед очами белый свет во всей его полноте, но в последний миг рассыпались на мелкие части видения, и вновь в голове воцарялись сумбур и сумятица, начинало ломить виски, да в придачу тупо гудел затылок.