Борис Тумасов - И быть роду Рюриковичей

— Ты забываешь, старик, та ромейка Анна никогда не принадлежала к нашей вере. Разве может Перун наказывать человека, если он поклоняется тому Богу, какой дан ему с рождением?

Главный жрец пристукнул посохом:

— Гад, вползший в жилище, ужалит хозяина.

— Гречанка была рабыней моей жены, теперь она принадлежит молодой княгине.

— Разве тебе мало смерти твоей жены? Ты станешь ждать, когда змея ужалит Ольгу?

— Но убивший Ладу не ромей — хазарин поднял на неё руку. Тебе ли этого не знать! Кто посмеет ужалить молодую княгиню?

— Не одним ножом убивают. Можно смертельно ранить душу. Перун говорит: гречанка посеет в душе молодой княгини семена неверия. Чем убедишь меня, что они не дадут всхода?

— Чего требует Перун?

— Удали ромейку, и ты сотворишь благое.

— Но прежде, старик, я спрошу о том у княгини. Одно знай: не подбивай толпу на гречанку, как это сделал ты, направив люд на Евсея. Гречанка будет жить в Предславине, пока того захочет княгиня Ольга.

— Ты нанёс обиду Перуну, а он этого не прощает!

Главный жрец поднял посох, но Олег перехватил его руку, спросил гневно:

— Крови человеческой просишь для Перуна?

— Но разве не приносили варяги такую жертву своему богу Торе?

— То было.

— Когда, великий князь, ты пойдёшь на Царьград, разве не будет крови?

— Вражеской!

— Тот, кто не поклоняется Перуну, тоже враг. Олег положил тяжёлую руку на плечо главному жрецу, сказал предостерегающе:

— Помни, кудесник, я признал Перуна, но никогда не соглашусь нанести обиду княгине Ольге.

По первопутку выбралось из Киева посольство к болгарскому царю Симеону и направилось на Буг. День выдался солнечный и чистый. Снег лёг по всей русской земле. Он искрился до боли в глазах. Ивашка любил такую зиму, когда в детстве выскакивал из отцовского дома, мял пушистый снег и натирал им лицо до красноты, до ожога. А потом мать кормила его горячими шанежками и поила парным молоком, на что отец, Доброгост, посмеивался: «Он у тебя, мать, кровь с молоком, дерево из земли с корнями вырвет».

Однако мать не унималась и продолжала своё...

Конь под Ивашкой рысил, и в такт ёкала у коня селезёнка. Десяток гридней сопровождал посольский поезд. Воевода Никифор лежал в санной кибитке, временами поглядывал в оконце. Позади катило несколько саней с поклажей. Оглянулся Ивашка — Киева уже не видно, даже дымы исчезли. Зорька, провожая, попрекнула: «Отчего за гридня замуж шла, эвон больше в отъезде, чем дома».

«И то так», — мысленно соглашался Ивашка. Вот и ныне: добро, коли к середине зимы воротится...

Неморёные кони бежали легко, отбрасывая копытами снег. Ивашка поправил меховую рукавицу, посмотрел из-под ладони на дальний лес. Он отливал синевой и гривами тянулся так далеко, что и глаз не хватало. Миновали деревню в две избы с постройками, копёнками сена, присыпанными снегом, с дворами и огородами, обнесёнными жердями от зверя, чтоб не озоровал. И деревня, и всё вокруг будто нежилое, только дымы напоминали, что там есть люди. Ивашка представил себе, что сейчас в избах жарко натоплено, на полатях сидят малые дети, хозяин тачает сапоги или плетёт лапти, а хозяйка хлопочет у огня.

Сыт Ивашка, но с охотой похлебал бы свежих обжигающих щец. Теперь только тогда отведает, когда домой воротится. И он подумал о том, как Зорька поставит перед ним миску, а от неё валит пар и пахнет духмяно разваренной, разомлевшей капустой. Подаст Зорька ложку и хлеб, усядется напротив и, подперев щёку ладошкой, станет смотреть, как Ивашка ест. Глазеть по-доброму, как когда-то смотрела на него мать.

В Предславине они сидели за обеденной трапезой втроём, и Олегу вспомнился разговор с волхвом. Княгиня ответила резко:

— В рабах и рабынях своих я одна вольна — не так ли, великий князь?

— Анна твоя, и никто не посмеет взять её у тебя, княгиня.

Но тут вмешался Игорь.

— К чему перечить волхвам? — подал он голос. — Выдай им Анну, она веры иной, греческой. Чего требует волхв, того хотят боги, Перун.

Ольга недовольно поморщилась:

— Но её вера не в колдовстве, а в любви к человеку, князь Игорь.

Олег с любопытством посмотрел на молодую княгиню: такой он её видел впервые.

— Уж не намерена ли ты принять веру греческую? — спросил Игорь насмешливо.

— Я ли сказала о том? Но кто ведает!

Игорь повернулся к Олегу:

— Рассуди нас, князь.

Ольга вспыхнула:

— Великому ли князю судить перебранку мужа с женой?

Олег согласился с ней:

— Права княгиня: можно ли человека верой неволить?

— Но ты же, князь Олег, от Вотана к Перуну перебросился? — сказал Игорь.

— Я стал князем русов, а потому их вера — моя вера, ино не быть! Княгиня же в рабыне Анне сама вольна, и ни один волхв без её согласия не коснётся гречанки.

— Князь Олег ровно щит у княгини, — рассмеялся Игорь.

Олег нахмурился:

— Перун ли, кто иной вручил тебе, Игорь, жену разумную, какой и подобает быть великой княгине Киевской Руси. Я же коли и держу её сторону, то справедливости ради.

Игорь промолчал, а Ольга обрадовалась:

— Спасибо, великий князь, что разглядел во мне то, чего не видит муж мой, князь Игорь. Анну же волхвам не выдам.

За Дунаем дорога постепенно повела в горы. Темнело быстро, а по утрам солнце поднималось медленно. Чем ближе к Тырнову, тем подъём заметнее. Далеко впереди горбились Балканы. Посольство ехало берегом Янтры. Бегущая с гор, она шумела, ворчала по-стариковски, кружила на валунах. Нередко дорогу преграждали каменные или снежные завалы, и гридни расчищали путь. Иногда дорога тесно жалась к самой реке, и кони шли осторожно.

Тырново — столицу Болгарии — посольство увидело за поворотом. На холме, который болгары называли Царевец, стояла крепость. Янтра, огибая её, бурлила меж высоких скалистых берегов. Городок, разделённый рекой, соединял каменный мост. На левом берегу стояла церковь. Она, как и домики, была из камня.

На небольшой площади, вокруг которой и лепился городок, в воскресные дни собирался базар, открывались лавки мастеровых. Из окрестных посёлков наезжал народ, и в Тырнове становилось людно.

Высокие горы нависали над Янтрой и городком. Поросшие лесом, заснеженные, они казались непроходимыми. Но если подняться выше, то попадёшь в габровское поселение, а перевалив через горбы, очутишься в тёплой долине Казанлык.

В Тырново посольство прибыло в неурочный час, когда царь Симеон был в отъезде. Его возвращения ожидали через несколько дней. Ивашка коротал время, бродя по городку, побывал на базаре. Он был маленький, не то что киевский торг. В Тырнове на базарных полках, кроме сыра овечьего да молока кислого и лепёшек, Ивашка ничего не увидел, а в лавках лежали цветастые подстилки и висели овчинные тулупы, стояли топоры на высоких топорищах и ещё кое-какая мелочь. Местные купцы подрёмывали, не надеясь на сбыт товара.