Борис Тумасов - И быть роду Рюриковичей

Располагаясь зимой на южной окраине степи, где были рощи диких яблонь и груш, разлапистых шелковиц и низкорослых слив, улус, переждав холода, отправлялся на сочные травы, чтобы поздней осенью снова возвратиться сюда и поставить свои вежи между деревьями и кустарниками...

Едва пахнуло весной, Сурбей сказал своим тысячникам:

— Держитесь вдали от границ Уруссии, пусть они забудут, что вы есть, и радуются, как радуется ребёнок глотку молока.

А когда хан услышал удивлённые восклицания, он прищурил и без того узкие глазки:

— Мы дадим князю урусов уйти в империю, и тогда я скажу вам: «Урагш!» [119] Вперёд! И наши быстрые кони помчат нас к Кию-городу...

Сурбей доволен: нынешним летом он пройдётся по Уруссии и пригонит в степь большой полон, привезёт много всякого добра, каким богаты русы.

От Мурзая нет никаких вестей, но Сурбею он и не нужен, хан и без него возьмёт Кий-город. Зачем Сурбею делиться с Мурзаем добычей?

Постарел посадник, новгородский князь Юрий, борода и волосы от седины белые, а в единственном глазу тоска. Годы и заботы дали о себе знать. Тяжело переживал он смерть Лады, а приезд Игоря живо напомнил ему и о сыне, и о дочери.

Обнял посадник молодого князя, заплакал:

— Здрав будь, княжич. Не забыл, не забыл... Ты един у меня остался. Помню, как рос в моих хоромах...

Вытер слезу, помолчал. Молчал и Игорь. Наконец Юрий снова заговорил:

— С чем прибыл, догадываюсь: Олег у Новгорода помощи просить станет. Поди, на империю замахнулся. Неугомонен. — Вздохнул. — Обидел меня князь великий. Ростиславу поверил. Да я зла на него не держу, Перун в том свидетель. Мыслю, вече поддержит Олега: чать, он нами на киевский стол посажен.

Долго разглядывал Игоря.

— Вот ты каким стал: вырос, возмужал. А давно ли озорником бегал! Ну, довольно, задержал тебя в избе посадской, едем на Ильмень, где отрочество провёл.

Уже из посадской избы выбрались, и Игорь сказал:

— Олег велел не только новгородцев звать, но и иные народы.

— Пошлём к ним непременно, а что их старейшины ответят — услышим. Вече же новгородское на той седмице и созовём, а покуда старост кончанских уломаем, чтоб не воспротивились и народ за собой потянули.

Изба перевозчика Прокши прилепилась к обрывистому берегу Днепра. Она вросла в землю, сырая и тёмная даже в летний солнечный день.

У Прокши работа не только летом, но и зимой. В морозы он следит, чтобы ненароком какой-нибудь путник, переходящий реку, в полынью не угодил. А уж с весны и до зимы дел у Прокши невпроворот.

В этот год весна маленько задержалась, ни холода, ни тепла. Снег таял лениво, на киевских дорогах было слякотно, бревенчатые мостовые почернели от сырости, особенно на Андреевском свозе и на Подоле, где большой торг.

Низкие сизые тучи, цепляясь за верхушки деревьев, временами сыпали тяжёлые мокрые хлопья. Лед на Днепре посинел, местами покрылся водой. Прокша бранился, поглядывая на хмурое небо:

— Медведь солнце проглотил, неделю ярило не показывалось.

Перевозчик уселся на вросший в лёд паром, принялся глазеть на мужиков, переходивших реку. Они шли осторожно, не кучно, обходя лужи. Перебравшись на правый берег, остановились возле перевозчика. Один из них, поставив ногу на перекладину парома и поправляя лапти, ворчал:

— Совсем промокли. Экая сырость!

И все дружно поддержали товарища, ругая погоду. Из сумок у мужиков торчали топорища, а у одного из-за спины, обмотанная тряпицей, высовывалась пила. Артельные мужики рассказали Прокше, что, пока у смердов дел мало, они пришли в Киев на заработок. Слыхали, великому князю плотники нужны.

Постояли мужики, порадовались, что хазары и печенеги нынче чуть поунялись, и направились к торжищу, а Прокша подумал, что, когда вскроется река, жизнь на перевозе сделается бойкой. Все паром требуют, и тогда чего только не наслушается Прокша за день...

На пристани о чём-то судачили два боярина в шубах нараспашку. Прокша догадался: небось о походе на Царьград речь ведут. Нынче о том все толкуют. Смерды, прознав о походе, сокрушались: летом у мужика вся работа, а его от земли намерились оторвать...

Время к обеду повернуло. Поднялся Прокша, ещё раз окинул взглядом реку и прошёл берегом к иве, клонившей голову к Днепру. Вчерашним вечером здесь он опустил в прорубь сплетённую из конских волос жилку с большим крючком, на который насадил кусок мяса.

Потянул Прокша жилку и вдруг почувствовал, как забилась рыба, гулять начала. С трудом выволок сома аршина на три. Головастый, упругий, он забился на берегу, а Прокша приговаривал:

— Ужо я из тебя ушицы наварю, то-то знатная получится!

Вскоре у избы полыхал костёр и в закопчённом котле булькала уха. Перевозчик принюхивался, причмокивал, деревянной ложкой перемешивал большие куски рыбы.

Ел Прокша степенно, с толком. К вечеру к нему присоединились двое караульных с гостевых дворов. Похлебали, отправились в город, а следом гридень с левого берега перебрался. Шёл осторожно, ведя коня в поводу. И его перевозчик угостил ухой. Гридень издалека скакал, от самой южной границы. Поел с устатку и снова в седло...

Далеко на западе тучи обрывались, открывая небо. Проглянуло солнце. Оно закатилось чисто, суля ясный день.

Сумерки сгустились. Поднялся Прокша, посмотрел на противоположный берег — будто никого — и пошёл к причалу, где под навесами сушились доски для ладей. Поговорил с караульными да и отправился в избу.

У Детинца на вечевой площади ударили в било. Глухой звук разнёсся в стылом воздухе, и тотчас отозвались все новгородские концы: Неревский, Людин, что на левом берегу, ему вторили с правобережья Торговый и Словенский, Плотницкий и Гончарский. Народ повалил на вече. Переговаривались, знали, зачем скликают. Молодые новгородцы довольны: будет где удаль показать. Шутили:

— Аль впервой паруса поднимать?

— Изведали севера, поглядим на юг!

Собрался люд на площади, ровно море в непогоду шумит. Но вот на помост взошли посадник и молодой княжич, и площадь затихла.

— Великий князь киевский тебе, люд новгородский, кланяется, — сказал посадник и обвёл площадь взглядом. — Он прислал к нам князя Игоря.

— Ты, княжич, Новгородом вскормлен и вспоен, скажи, что Олегу от нас надобно? — зашумело вече.

— Великий князь на ромеев собрался и вас с собой зовёт, — сказал Игорь. — На люд новгородский у него надежда.

И враз загомонили, закричали:

— Мы с великим князем заодно!

— Пойдём на ромеев!

— Поищем Царьграда!

Из толпы купцов и именитых выборных людей к помосту протолкнулся староста Торгового конца.

— Сказывай, Вышата!

— Ты чё, против?

— Обиды чинят ромеи нашим торговым людям, в город пускают под присмотром, на прожитье не дают и ладьи не чинят!