Евгений Сухов - Окаянная Русь

— Я креста не целовал, — вспомнил Василий слова великой княгини.

Отшатнулся Иван Дмитриевич от такого удара, но на ногах устоял. Крепким орешком оказался великий князь. Всеволожский долго медлил с ответом, а потом тихо произнёс:

— Вот как, значит, князь, ты мне на добро отвечаешь. Не ожидал я этого. Молод ты, чтобы так хитрить, видно, Софья тебя этому научила. Под самый дых меня ударили. В Орде я нужен вам был, а здесь лишним оказался. Да если б не я, на этом месте Юрий Дмитриевич бы сидел! Но ничего, я ещё отдышусь! — грозился боярин. — Обернётся, Васька, тебе в горе моя печаль. Ох, попомнишь ещё меня, великий князь московский!

Пламя свечей от дыхания Ивана Дмитриевича подрагивало, будто и оно было сердито на великого князя. Запахнул Иван Дмитриевич кафтан, крепко подпоясался и достойно вышел из княжеских палат.

Иван Дмитриевич Всеволожский был первым среди бояр не только по праву дальнего родства с великими московскими князьями и не только потому, что его род корнями уходил к самому Рюрику, но ещё и потому, что терем его по убранству и роскоши не уступал палатам самого великого князя. Богат был Иван Дмитриевич! Только под Москвой ему принадлежало десятка два деревушек, а людских душ он и вовсе не считал.

Дом боярина был построен на самом берегу Москвы-реки, белокаменный и высокий, он напоминал величественный струг, скользящий по гребню волн с поднятыми парусами. Помешкал немного у ворот боярин и прошёл на двор.

— Эй, — окликнул Всеволожский дворового молодца, — зови ко мне потешников. Скажи им, что Иван Дмитриевич повеселиться хочет.

Скоморохи будто того и ждали — выбежали разом из потешных палат и давай боярина забавлять: рожи ему строят, на гуслях играют, через голову кувыркаются. И чем звонче пели гусли, тем угрюмее становился Иван Дмитриевич. Показалось ему, что потешаются скоморохи над его горем.

— Подите прочь! — осерчал боярин. — Один хочу остаться! Не до веселья мне.

С тонким, звенящим звуком лопнула на гуслях струна. Оборвался смех. Потешники ушли так же скоро, как и появились, — боярская палата опустела.

Не было у Всеволожского возможности вернуться назад к Юрию Дмитриевичу. Не захочет простить он, даже если явится с повинной головой. Горд больно! Иван Всеволожский вспомнил о том, как не хотел князь Юрий отпускать со службы умного боярина, давал ему сразу три деревни. Иван Всеволожский отказался от подарка и поступил по-своему: лучше служить великому стольнику, чем удельному князю. Не мог он предвидеть того, что судьба столкнёт их лбами уже в Золотой Орде: князя и его бывшего боярина. И уж совсем он не мог предположить, что когда-нибудь захочется ему вернуться обратно в Галич. И тут Иван Всеволожский вспомнил о брате Юрия — Константине Дмитриевиче, с которым Юрий был особенно дружен. А если сначала к брату его, Константину, подластиться, он уж не выдаст, замолвит словцо.

Марфа казнила себя все эти дни. Поминала Василия недобрым словом и тайком от матушки с батюшкой привечала в девичьих палатах ворожей. Чаще всех повадилась шастать в девичьи покои баба Ксенья. Старуха больше напоминала жердину — такая же высокая и худая. Голову она всегда повязывала чёрным вдовьим платком, длинные концы которого едва не касались земли. Низко сгибалась она у порога боярышниных палат и ласково приговаривала:

— А это я пришла, горюшко моё. Заждалась небось?

— Проходи, тётка Ксенья, — отвечала Марфа.

— Вот увидишь, моя радость, и денёчка не пройдёт, как он к тебе, окаянный, явится. Заклинания наши всю душу ему избередили. Тело его коростой покрылось, а сердце у него язвами источено.

Щедрая рука боярышни отсыпала горсть монет в хищную ладонь старухи.

— Благослови тебя Господи! Благослови, родимую, — привычно приговаривала старуха. — Вот увидишь, сердешная, как он к тебе сам на покаяние прибежит. А разлучница ваша в могилу сойдёт.

Белолицая красавица бледнела ещё больше, и виделся ей великий князь в венчальном уборе, а по правую руку от него разлучница стоит; кольцами они меняются, и на глазах у всего народа Василий поцелуем невесту одаривает.

Боярышня не скупилась и просила о своём:

— Сделай так, чтобы разлучница ему опостылела, чтобы только я Василию была любушкой.

— Сделаю, родимая, сделаю, — уверенно обещала колдунья. — Сам он к тебе приползёт гадом ползучим и, как пёс бродячий, в двери твои начнёт царапаться. — Старуха завязывала серебро в тёмную тряпицу. — Только заговор нужно будет вновь повторить. Он, сердешная ты моя, покрепче прочих наговоров будет. Эти заклинания стариной проверены. Как только ты его произнесёшь, так он и явится.

Марфе хотелось так приворожить великого князя, чтобы метался он, окаянный, в тоске чёрной по зазнобушке своей и чтобы белый свет был ему в тягость. Чтобы не мог он без Марфы жить, как не живёт дите малое без материнской груди; как рыба не живёт без водицы.

— Говори, что делать должна.

Старуха упрятала монеты в котомку, ещё туже затянула под подбородком платок и заговорила нараспев:

— Прежде всего ноченьки нужно дождаться. Ночь всякому заговорному делу подмога. Зажги лучину, повернись на восток и молви: «Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается, радуется и веселится. Так меня, рабу Марфу, ждёт суженый мой, великий князь Василий. Так не может он без меня ни жить, ни быть, ни пить, ни есть. Ни при частых звёздах, ни при буйных ветрах, ни в день при солнышке, ни в ночь при месяце. Впивайся, тоска, въедайся, тоска, в грудь, в сердце, во весь живот рабу, великому князю московскому Василию Васильевичу. Разрастись и разойдись по всем жилам, по всем костям ноетой и сухотой по рабе Марфе». Запомнила?

— Запомнила. «Разрастись и разойдись по всем жилам, по всем костям ноетой и сухотой по рабе Марфе».

— Так. Как повторишь те слова, так государь и одумается. А теперь пошла я, Марфа, вечер на дворе, — поклонилась колдунья в самые ножки боярышне и прочь ушла.

Весенние сумерки наступают скоро: едва солнце ушло за дол, а на дворе уже ночь. Ахнул злобно филин и умолк. Марфа зажгла лучину, обкурила комнату колдовскими травами и принялась творить заклинание:

— Плачет тоска, рыдает тоска, белого света дожидается, радуется и веселится...

Едва успела Марфа договорить заклинание, как в окошко робко постучали. Глянула девица через прозрачную слюду, а во дворе великий князь стоит. Будто и не было печали, отлегла боль от сердца. Не обманула, стало быть, колдунья, сумели чародейские слова приворожить князя.

— Ой, Господи, что же мне делать-то!

Василий постоял ещё, а потом вновь нетерпеливо застучал по ставням.

Отперла дверь Марфа, а Василий Васильевич уже через порог ступил и руки загребущие тянет, обнять девку за стан норовит. Увернулась Марфа проворной белкой от государевой ласки и к образам, как под защиту, заспешила.