Константин Новиков - Начала любви

За окнами посинело и как-то вдруг рассвело, вырвав из вязкой синевы несколько островерхих крыш, пару оконных бликов в доме напротив и позеленевший от времени и дождей черепичный красно-зелёный фрагмент временной крыши. С опозданием принц спохватился, что настало уже первое и, значит, в апреле сыну его теперь уже никак не суждено родиться. А хорошо это или плохо — пойди узнай...

Получилось так, что несколько часов просидел Христиан-Август в неудобном кресле: теперь целый день будет он как варёный, принц знал эту особенность подизнеженного своего организма, всякий раз чутко реагирующего на дефицит сна. Отчасти потому он и сменил походную жизнь на гарнизонную, что, подобно многим иным тучным мужчинам, к сорока годам начал всё более страдать от многочисленных капризов своего организма. Ему, например, каждую ночь совершенно необходимо как следует спать, причём спать в самом что ни на есть прямом смысле, посапывая и храпя. Лишь в этом случае испытывал он душевный подъём, оказывался шумен и весел, а поднимался с постели, чувствуя накопившуюся за ночь избыточную энергию; едва вскочив, он принимался шарить глазами в поисках чего-нибудь тяжёленького, чтобы поднять, швырнуть, сломать. Если поблизости ничего не оказывалось, Христиан-Август расчищал тяжеленный дубовый стол от скопившейся за день мелочи, подсаживался таким образом, чтобы единственная круглая опора приходилась на правое плечо, макушкой снизу упирался в столешницу и, чувствуя приятное напряжение плечевых мускулов, выжимал с помощью ног дубовую тяжесть, придерживая стол руками. И приседал со столом на плечах несколько раз. Сравнительно не так давно принц довёл число таких вот приседаний до восемнадцати, по одному на каждый прожитый Иоганной год жизни. Это был один из невинных способов почувствовать всё более тончавшую силу.

Если честно... Хотя кому, собственно, была нужна такого рода честность? Из соображений элементарного здравого смысла Христиан-Август за последние полтора года, то есть как раз со времени свадьбы, именно поэтому и дневник перестал вести: к чему все эти бесконечные откровения?.. И всё же, если быть честным, за свою молоденькую жену принц не волновался совершенно. Восемнадцать лет — это не возраст, к тому же у Иоганны весьма широкие бёдра и много природной злости. Говорят, что злые рожают легко. К тому же все без малого девять месяцев она великолепно питалась, изрядно — хотя и против желания — выгуливала свой живот, специально для неё была обновлена угловая комната, чтобы она, пробуждаясь, всякий раз видела рядом с собой красивые обои, красивую мебель, красивые шторы. Для благополучия женщины, которая вынашивает наследника, Христиан-Август отдавал последние деньги практически без сожаления, как же иначе... Очень изящным (и разумеется, дорогим) был рисунок мебельной драпировки в комнате Иоганны, с драпировкой выдерживали конкуренцию разве только многочисленные тут и там рассыпанные по комнате безделушки. Несколько разряжая финансовое напряжение, Иоганна сама сшила несколько платьев: впоследствии, ушитые, они ещё могли ей послужить.

Всё ради жены, всё во имя жены делалось: только бы сына родила здоровым.

Совершенно уверенным нельзя быть до самого момента рождения, однако, судя по всему, Иоганна вынашивала именно сына. Специально нанятый и ныне распоряжающийся в той комнате эскулап, этот высокий, с лицом усталой лошади доктор Лембке, на вопросы принца о том, какого пола ожидается ребёнок, рассуждал с профессиональным напыщенным идиотизмом, а суть его пассажей неизменно сводилась к тому, что всякая душа есть радость Божия, а медицинская наука располагает в настоящее время методиками, позволяющими определять пол будущего ребёнка лишь с очень умеренным процентом адекватности, и, стало быть, во избежание скороспелых выводов, а тем более предварительной радости едва ли разумно заострять внимание на вопросах подобного рода и т. д. и т. п. За месяцы близкого знакомства с семьёй принца доктор Лембке узнал о сильном желании Христиана-Августа иметь сына и, опасаясь допустить вполне возможный докторский ляп, уходил от прямого ответа.

Ведь что там ни говори, а потерять потенциально прибыльную клиентуру легко; потерять очень даже легко, вот приобрести сложно. Принца считал он клиентом очень перспективным, поскольку был склонен считать нынешние стеснённые материальные обстоятельства принца временными. Кто знает, что будет завтра. Какая судьба уготована сравнительно молодому генералу цербст-дорнбургской фамилии?

Как бы там ни было, доктор Лембке не жаловался, больше того, почитал себя несколько даже польщённым самим фактом приглашения в дом Христиана-Августа. При всём том, что подопечная Иоганна-Елизавета, даже с существенной поправкой на обычную для беременных раздражительность и сумасбродство, была убеждённой и вполне законченной стервой, Лембке не роптал. Эта невысокая шатенка с мужскими чертами лица, в разлетающихся по сторонам кудряшках (беременная-беременная, а для причёски находились силы) бывала невыносима частью из-за токсикоза, с которым доктор худо-бедно справлялся, но главным же образом из-за той неопределённости взглядов и эмоций, что зовутся в просторечии характером. За годы практики Лембке порядочно наслышался о стервозности как фамильной черте всего шлезвиг-голштинского дома и теперь вот получил удовольствие воочию убедиться в справедливости услышанных суждений.

Не без труда, однако с Иоганной-Елизаветой справляться он научился. Когда она уж очень расходилась, начинала кричать на него, выталкивать из комнаты, Лембке с иезуитской улыбочкой напоминал ей о возможном рождении ненормального ребёнка — именно из-за таких истерик. И пациентка мигом съёживалась, затихала и, к вящей радости Лембке, принималась плакать, между всхлипами жалуясь доктору на несправедливость судьбы. «Что тут сделаешь? — риторически говорил иногда Лембке и сам же отвечал: — Тут уж, как говорится, ничего не попишешь, все женщины через это прошли, и не один раз». Говорил он участливым тоном, не пытаясь войти в очередные подробности сетований пациентки. Ему она была не нужна, он терпел принцессу, чтобы через семейство, а точнее, через Христиана-Августа с течением времени войти в высшие круги Штеттина и приобрести там выгодную клиентуру.

Он принял твёрдое решение не высказываться относительно того, кто именно родится у принцессы. Пройдёт время, множество ещё событий произойдут в жизни принца, многое наверняка позабудется, однако то, что некий доктор неправильно определил пол его первого ребёнка, — это Христиан-Август во всю жизнь не позабудет.

Так думал доктор Лембке, прославляя чудовищное неведение принца во всём, что касалось области медицины. При этом осторожный эскулап даже и не подозревал, что довольно-таки давно, едва срок у жены перевалил на восьмой месяц, Христиан-Август проконсультировался со знающей акушеркой, которая сказала веско и прямо: «Разве не видите, что вылитый мальчик?! Если так вот посмотреть сбоку, а живот — колесом, всегда бывает мальчишка. Если живот грушей — к девочке, а когда колесом — это парень, будьте покойны...» Не понял принц, что в таких случаях принято считать колесом, что грушей, да и не особенно стремился он понять акушерскую образность; главным для него был диагноз: мальчишка. Как бы ни кривлялась, изображая признательность, розовощёкая акушерка и как бы ненавидяще ни буравила глазами жена (родится сын, мы тогда ещё посмотрим, мы ещё покапризничаем и пошвыряемся платьями в лицо своим ближним), ему важен был сам факт.