Константин Новиков - Начала любви

Если не так ещё давно Софи получила от матери пощёчину за просьбу налить ей маленькую капельку рейнского вина, чтобы хоть знать, что сие означает — вино, если полгода тому назад сама просьба из уст дочери возмутила и покоробила принцессу, то оказавшись в водочном королевстве, Иоганна-Елизавета сама потихоньку принялась наливать дочери, вроде как для того, чтобы привить девочке необходимые навыки. Поначалу Софи была потрясена: во рту пожар, слёзы в глазах. Но ведь то поначалу.

— Ты огурчика, огурчика сразу... — подсказала мать — и дыхание вновь вернулось к девушке, мир занял привычное расположение: внизу пол, за окном солнце. А через несколько минут прежней усталости как не бывало.

— Ой, мамочки, — вместо привычного «о Господи» неожиданно для себя произнесла Софи и тихонечко засмеялась, испытывая игривую щекотку в животе.

Впрочем, перед самой уже Москвой и с девушкой случился неприятный эпизод, но кто-то ловкий и услужливый (теперь вокруг оказалось столько незнакомых и норовящих услужить людей, что запомнить всех в лицо решительно не было никакой возможности, как девушка ни старалась) своей ловкой и услужливой рукой отёр ей губы, дал выпить ледяной брусничной воды — и сон принял маленькую принцессу в объятия вёрстах в восьмидесяти от городской заставы.

Прежде в подобной ситуации, пробудившись, Софи сгорела бы со стыда, или провалилась бы сквозь землю, или же с собой что-нибудь жуткое учинила. Но сделавшееся теперь привычным и необходимым, обступившее девушку тихое ненавязчивое угодничество обращало даже позорные ситуации в милые бытовые нелепости.

Но всё-таки девушка не чувствовала себя полностью допущенной во взрослый мир, хотя и сиживала за столом со всеми, хотя и рюмку наполняли не подкрашенной сладкой водой. Софи продолжала чувствовать себя не вполне такой же, как остальные, а одиночество и откровенная скудость гардероба лишь усугубляли чувство обособленности. Наскоро сшитые для неё с расчётом на московские встречи два платья дожидались своего часа сверху одного из сундуков. Необходимость же всякий день появляться за столом в одном и том же клетчатом платье, на которое глазастые русские дамы смотрели с явной насмешкой, вызывала чувство неуверенности; ей подчас казалось, что в один прекрасный день явится какой-нибудь русский Больхаген, во сто раз более наглый, более рыжий и более грубый, возьмёт её за плечи и вышвырнет из взрослой чинной компании, где все прочие, включая Иоганну-Елизавету, не только переменяли наряды ежедневно, но и щеголяли друг перед другом маленькими, но такими приятными сердцу безделицами вроде колье, серёжек, колец или брошей.

Если выгорит вся предпринятая затея и окажется возможным выйти замуж за великого князя, необходимо что-то предпринять с гардеробом. Иначе конфуз может получиться!

С момента последней встречи в Киле, где Софи несколько лет назад видела Петра, нынешнего великого князя и потенциального жениха, с тех пор столько воды утекло, что тогдашний мальчишка ей теперь представлялся этаким сказочным принцем, сплошь в бархате, бриллиантах и военных доспехах, похожий на облагороженный портрет её собственного отца, висевший наверху в цербстском замке. И вот такой великий князь в представлении девушки вёл плюс ко всему изысканный великосветский образ жизни, о котором Софи имела не больше представлений, чем (со слов Бентинген, незабвенной Бентик) о тех скользких отношениях, что подчас неизвестно для чего происходят между мужчинами и взрослыми женщинами из числа замужних. Иначе говоря, все мысли насчёт Петра отличались крайней умозрительностью, были зыбкими, неопределёнными и очень пугающими как раз неопределённостью и зыбкостью.

Так что главным приобретением в России оказывалась манера самых различных людей относиться к ней. То внятно, то завуалированно женщины и мужчины давали понять Софи, что приращённая значительность нового её положения, чем бы таковое приращение ни объяснялось, на самом деле имеет место быть. Мать, как могла, поступками и словами пыталась это опровергнуть, однако возможности Иоганны-Елизаветы были ограничены. Да и как тут поставить собственного ребёнка на место, если подчас только Софи — всё внимание, только ей одной — лучшие комплименты?

Не выказывая на людях неудовольствия, Иоганна старалась всюду, где только возможно, оттирать дочку на задний план. По временам непосвящённым людям казалось, что именно Иоганна как раз и есть главная персона из двух немецких принцесс, именно из-за неё и крутилось множество людей, из-за неё гнали многие экипажи в Москву, — тогда как младшая принцесса так, всего только обрамление, сбоку припёка, что называется.

Привыкшая к подобному распределению ролей за многие путешествия на родине, Софи не противилась и даже, наоборот, пыталась отойти в сторону, стушеваться, чтобы основные подарки и самые большие куски доставались мамочке, милой мамочке. Однако нечуткие к семейной субординации русские продолжали оказывать дочери знаки внимания, воспринимаемые Иоганной как личное себе оскорбление.

— Вечно ты вперёд норовишь, — мать сдерживалась с явным усилием.

— Да ведь... да вот честное слово... — едва не задохнулась Софи от неправедного обвинения.

В тот именно раз ссоры не получилось, к некоторому удовлетворению обеих сторон, а Софи с тех пор пыталась ещё дальше отодвинуться в тень, расчистив для матери стратегический простор.

Практически из небытия, из недомолвок и отрывочных воспоминаний возник вдруг, словно бы соткался из воздуха низкорослый, с морщинистым лицом, отмеченный красивейшей звездой на сюртуке, нехорошо пахнущий прусский посланник барон Аксель Мардефельд, возле которого каким-то непонятным образом вдруг опять-таки объявился стройный, с женским вытянутым лицом, удлинёнными раскосыми глазами и подозрительно тусклым блеском алмазных пуговиц французский посланник де ля Шетарди [70] ...французский посланник де ля Шетарди. — Маркиз де ля Шетарди (1705—1758) до приезда в Россию был французским послом в Берлине (1731—1733). Играл серьёзную роль в возведении Елизаветы Петровны на престол. . Встреча, должно быть, произошла на окраине Москвы — по крайней мере, у Софи отложилось в памяти, что в момент появления мужчин она ещё не доехала до самого города и пустынный пейзаж по сторонам дороги воспринимался как географический знак препинания перед главой «Москва». Сидевший слева от Софи де ля Шетарди развлекал девушку рассказами о своих занятных и вполне благопристойных увеселениях, тогда как расположившийся справа от матери, спиной к движению, Мардефельд торжественно помалкивал и наконец возгласил:

— Через час, если не раньше, будем в Кремле.