Константин Новиков - Начала любви

— А вы такая, оказывается, хорошенькая, — сказала императрица, приблизившись и взяв правой тёплой ладонью пылавшую щёку Софи. — А почему глаза такие мокрые? Или нашей встрече рада?

Но даже и столь откровенная подсказка не сумела вывести девушку из полусна; глаза Софи продолжали существовать отдельно от рук, ног, языка, она самым что ни на есть бесстыднейшим образом пожирала взглядом русскую императрицу, столь величественную в этот миг и столь прекрасно одетую. В последующие дни, встречая её императорское величество, Софи тщетно пыталась отгадать, куда же бывают в обычное время спрятаны те восхитительные глаза, те классические линии даже не лица, но — лика, сравнимого разве что с образом только одной Бентик, подружки незабвенной.

Позади императрицы, вслед за матерью, прошла Софи через всю залу, затем ещё через две залы и оказалась наконец в просторной галерее, где свечи в бронзовых шандалах оживляли накрытый стол; язычки пламени напоминали древесную крону в ветреный день.

А славно как, Господи ты Боже мой, славно как всё получилось! В тот раз от Софи никто не требовал решительно ничего, ни умных слов, ни даже простого внимания. Императрица, мать и прочие приглашённые за большой стол разговаривали друг с другом, непринуждённо шутили, изредка переходя на русский лишь для того, чтобы сразу же вернуться в границы понятных принцессам языков, а если кто и обращался к Софи, то разве только с элементарными вопросами, требующими в качестве ответов простого «да» или столь же простого «нет».

Софи уже полностью успела восстановить душевное спокойствие, и наелась до отвала, и подустала от света и разговоров, когда вдруг оказалось, что стол, за которым сидели разговаривающие, это как бы и не стол вовсе, а настоящий-то стол накрыт в соседней зале, где к общей компании как раз и присоединится ещё один очень многообещающий человек.

Императрица так и произнесла — «многообещающий». «Что значит «ещё один»: как сие понимать?..» — подумала Софи и неожиданно для себя вспыхнула.

— За столом не смей пить, у тебя и так лицо красное, — шёпотом, чтобы не слышали соседи, сказала ей мать.

Оказалось, что в русском королевстве не только речи велеречивы и бесконечны, не только холод пострашнее лапландского, но и своя собственная шкала времени, равно как и уникальное понятие о геометрии. Когда императрица заявила, что «мы сейчас перейдём», то ни один из приглашённых не начал подниматься, громыхать стульями, да и вообще «сейчас» означало лишь простое намерение императрицы совершить некоторое действие в будущем, и ничего больше. Равно как и «соседняя» зала оказалась не за стеной, как можно было бы предположить, а чёрт знает где, и если бы Софи позабыла в галерее платок, то одна, без провожатого, ни за что не сумела бы вернуться в эту самую «соседнюю». Однако в чужой монастырь со своим уставом ходить не принято, и все такого рода русские странности приходилось принимать как должное, списывая некоторый алогизм на особенности русского мышления и не вполне свободное владение языком, на котором происходило общение, — в данном случае французским.

К действительному ужину приступили только к полуночи. Софи оказалась посажена на почётнейшее место, слева от императрицы, меж нею и великим князем, который составлял редкостный контраст с императрицей.

Величественно восседала императрица, не сидела, но именно восседала, её лицо, руки были безукоризненно прекрасны; поглядывая на её императорское величество, Софи с неспокойным сердцем отмечала, что такой красивой женщины ей до сего времени видеть не приходилось. Однако её русская красота принадлежала к тому виду, который требует внимательного наблюдателя; если во Франции и далее в Германии красивыми слывут обладательницы броской внешности, то в русской красоте преобладали затаённые, не слишком проявленные черты, которые, однако же, производили куда более сильное впечатление. «Не влюбиться бы...» — суеверно подумала Софи, приказывая себе не поворачиваться в правую сторону и немедленно, с удовольствием, нарушив приказание. От императрицы исходил отчётливый запах лаванды, к которому примешивался едва различимый аромат пота; не только неприятным не казался Софи этот запах, но, напротив, он имел даже определённую прелесть, и девушка украдкой старалась вдыхать поглубже, когда потягивало потком сильнее обычного вследствие сквозняковых прихотей залы.

Сидевшая по другую руку от императрицы Иоганна-Елизавета казалась сейчас старшей, непривлекательной сестрой Елизаветы, хотя и была на два года моложе.

Любуясь императрицей, Софи с некоторым ужасом чувствовала, как неприкосновенный, хранившийся в памяти, словно эталон, жаркий образ графини Бентик оказался за один только этот день потеснён более, чем за предыдущие месяцы. Нет, конечно же Софи всё так же беззаветно любила Бентик, и если бы случилась такая возможность, доказала бы графине силу своей любви, всё это так, однако если бы ситуация сложилась иначе (сделалась бы вариативной, как сказал бы Больхаген, любивший щегольнуть непонятным словцом) и Софи получила возможность разделить свою любовь между Бентик и русской императрицей, девушка не поручилась бы за то, что большая часть этой самой любви досталась бы именно графине. До сего дня Софи не испытывала сомнений, равно как Бентик в её сердце не имела соперниц. Но так было только лишь до этого дня. Москва переменила некоторые представления Софи скорее и сильнее, чем можно было предполагать. Когда в разговоре Elizavet Petrovna случайно коснулась руки девушки, Софи от неожиданности вздрогнула и ощутила приятный озноб, волной прошедший по спине, плечам и шее.

Но сидевший по левую руку Софи великий князь, сунувшись с предложением подлить вина, немедленно испортил очарование минуты. Длинноносый, с каким-то базедовым выкатом глаз, женской линией губ и одутловатым лицом, его высочество великий князь, он же наследник русокосо престола, на фоне императрицы выглядел сущим уродцем. Он прикладывался к бокалу, и спиртное лишь расставляло акценты. Крылья носа и щёки его порозовели, как это подчас случается при сильной простуде, глаза наполнились непослушной пьяноватой слезой, а язык, почтительно тормозя на звуках «п» и «Ь», решительно пасовал в этот час перед «s». Этот последний звук не получался у великого князя до такой степени, что, раза два зашипев по-змеиному, наследник обречённо махнул рукой, выпил бокал до дна и уныло замолчал — до окончания ужина.

Другое дело, что вино — вино и есть и никого равнодушным оно не оставляло. Далеко за полночь уже и Иоганна-Елизавета начала ронять куски себе на колени, а при всяком «g» или «V» отчаянно выстреливала слюной.