Аркадий Кудря - Правитель Аляски

— Так, — с удовлетворением констатировал Баранов, — значит, не из ссыльных ты поселенцев...

— Бог миловал, — усмехнулся Тараканов. — Охотник я сибирский, из Иркутской губернии.

Не зная, понравится ли Баранову упоминание, что не хотел он по стопам отца идти, оттого и подался в охотники, о купеческом роде своём Тараканов промолчал.

— Не надоело ещё на Нучеке? — закинул на всякий случай Баранов.

— Подумываю, — опять осторожно ответил Тараканов, — может, пора уж и сюда перебраться, ежели примете. Заскучал я на Нучеке, приелось всё, одни и те же места, те же лица...

В действительности разведка возможности перебраться на Кадьяк была главной целью его приезда сюда. Жизнь в небольшом отряде крепости начала его тяготить. Туземные обитатели Медной, как бывало и раньше, нет-нет и устраивали стычки с промышленниками Константиновской крепости, но теперь злость на сородичей Калахины срывалась на ней. Она плакала по ночам, жаловалась мужу, что живёт здесь как в заточении и её не любят. Как-то сама намекнула, не лучше ли уехать отсюда на другое место.

— Хорошего человека почему не принять, — как бы раздумывая, сказал Баранов. — О тебе и Ефим Поточкин, и Кусков одобрительно отзывались. Плотничать способен? Мне плотники добрые сейчас нужны.

— Дом-то для себя всегда срубить сумею, — небрежно ответил Тараканов.

— Здесь у нас, конечно, повеселее немножко, чем на Нучеке, — согласился Баранов. — Да у меня к тебе, Тимофей Осипович, более интересное предложение есть. Может, выйдем на воздух, подышим немного?

Не дожидаясь ответа, Баранов поднялся, пошёл к двери.

Они миновали небольшую церковь с голубой луковкой купола. Дверь её была закрыта на тяжёлый замок.

— Бунтуют отцы святые, — с неодобрением мотнул головой Баранов. — И службу служить не хотят.

Тараканов промолчал. За те дни, что находился он в Павловской гавани, уже был наслышан о распрях Баранова с монахами.

По деревянному тротуару спустились к пристани. В гавани стояло на якорях всего два судна — ещё не ушедший «Энтерпрайз» и «Екатерина».

Баранов повернулся лицом к селению, построенному меж окружавших гавань холмов, задумчиво сказал:

— Вот взгляни, Тимофей Осипович, что мы тут за десять лет натворили. Когда-то, помню, было здесь дикое место: лес, сопки, бухта. В лесу медведи рычали. А мы пришли, построили дома, магазины, храм Божий, мастерские, корабли начали на воду спускать. Детишек в школе обучать будем. Новая жизнь началась. Но виды наши теперь в другую сторону направлены — к острову Ситхе, где главные промыслы наши будут. Оттуда и дальше пойдём, к южным американским берегам. Год назад я на Ситхе крепость заложил, Архистратига Михаила. Есть замысел и дальше селение строить, и, думаю, через пару лет, когда обустроимся немного, столицу Русской Америки на Ситху перенесём. Оставил я там отряд под начальством Василия Медведникова. Но маловато у него людей, надо бы ещё. Скоро подкрепление туда пошлём, на «Екатерине»...

Баранов повернулся к внимательно слушавшему Тараканову, взглянул прямо в глаза:

— И очень хотел бы я, чтобы и ты, Тимофей Осипович, с жёнкой своей медновской туда поехал.

Мне надёжные люди там позарез сейчас нужны. От того, как крепко на Ситхе мы осядем, будущее всех колоний наших зависит. Неволить тебя не хочу, но рад буду, ежели согласишься. Очень твоя подмога мне нужна.

Тараканов едва не рассмеялся: свою просьбу Баранов подал так, что теперь будто бы от его, таракановского, решения зависит всё дальнейшее процветание компании.

— Да уж как-то это врасплох, обмозговать бы надо, — в замешательстве сказал Тараканов.

— А ты подумай, Тимофей Осипович, не спеши, с жёнкой своей Анфисой посоветуйся. Я распоряжусь, чтобы тебя на «Энтерпрайзе» обратно на Нучек доставили. Им это по пути. В мае же на Ситху «Екатерина» пойдёт. Кусков Иван Александрович главным в том вояже будет. Зайдут и на Нучек. Ежели надумаете, так будьте готовы к её приходу, чтоб далее, к Ситхе, на «Екатерине» направиться.

— А хорошие ли места на Ситхе?

— Совсем не такие, как здесь, — мечтательно сказал Баранов. — Там смотришь окрест, и дух замирает: горы облака протыкают. А как сельдь заливом пойдёт, рыбы столь, что грести не даёт. Мне нравится там. Ежели примешь предложение моё, Тимофей, знай: обяжешь меня крепко.

Прощаясь с Барановым, Тараканов был почти уверен, что согласится на его неожиданное предложение. Калахину он как-нибудь уговорит. А может, и уговаривать не придётся.

Батавия,

28 марта 1819 года

Шла воскресная служба, и огромное здание протестантской церкви было переполнено.

Баранова неприятно поразил вид собравшихся здесь пышно разодетых людей. Они сидели на деревянных скамьях уж как-то слишком вальяжно. Дамы в богатых платьях из шёлка и парчи играли веерами, с улыбочками переговаривались друг с другом; находя знакомых, слали им воздушные поцелуи, совершенно, казалось, не обращая внимания на монотонно бубнившего что-то с высокой кафедры толстого проповедника. Падавший из окон солнечный свет узкими потоками рассекал подернутый благовонной дымкой интерьер, вспыхивал на инкрустированных дорогими каменьями серьгах и ожерельях.

— Так-то они о спасении души радеют! — со злой иронией сказал Баранов стоявшему рядом с ним подле дверей храма Подушкину. — Словно в балаган пришли. Да разве дойдёт до них слово Божие, когда им задницы от скамеек оторвать лень.

Всё здесь — и непривычный обряд богослужения, и холодная роскошь отделки храма, и более всего вид равнодушной к проповеди паствы — было глубоко чуждо ему.

Баранов хотел уже повернуться и выйти вон, как в наступившей тишине вдруг зазвучала негромкая мелодия органа. И только теперь он понял, что Бог всё же присутствует в этом храме, наконец снизошёл сюда — в этой дивно прекрасной музыке. Он приближался неторопливо, словно тихо ступал по ночной росистой траве в Гефсиманском саду, думая свою тяжкую думу. Вот уже глухой тревогой вздохнули трубы органа, что-то грозное и беспощадное запело в них, предвещая беду. Рокот труб усиливался, рождая священный трепет. Бесконечной скорбью полнилось сердце. И опять всё стихает, успокаивается, разливается нежнейшими трелями: тревоги и беды миновали — там, за порогом земного бытия, ждёт блаженство...

Баранов благоговейно слушал, пока не замерли последние аккорды. Украдкой смахнул набежавшую слезу. Тронул Подушкина за руку.

— Идём, Яков Аникеевич.

Пока они отыскали наёмный экипаж, служба закончилась, прихожане стали покидать собор. Подушкин хотел уже дать кучеру сигнал трогаться, но Баранов сказал:

— Погоди, не спеши.

Сидя в карете, он внимательно наблюдал, как резво подбегают с раскрытыми зонтиками к своим хозяевам одетые в ливреи темнокожие слуги, как счастливо улыбаются друг другу расходящиеся по экипажам супружеские пары, как, усадив в кареты господ, слуги ловко размещаются на запятках. Поехали... Сколько же лет потребовалось голландцам, чтобы довести этих жителей Явы до их нынешнего положения?