Михаил Деревьев - Невольные каменщики. Белая рабыня

Лавиния испытывала похожие чувства, ее возвращение из сна тоже было постепенным, и когда она нашла себя в вожделенном сплетении с известным предметом своей страсти, она, разумеется, не стала протестовать. Она испытывала блаженство от того, что ей удалось овладеть телом возлюбленного, теперь она хотела овладеть его сердцем. И вот в тот момент, когда Энтони, почти полностью очнувшись, осознал, что с ним происходит, когда он понял, что не может ни продолжать это, ни остановиться, он спросил у Лавинии, чтобы хоть как-то определиться в этом безумном положении:

— Кто ты?

Впервые за все время своего заключения он задал этот вопрос. Лавиния ответила так, как давно уже собиралась ответить в подобной ситуации:

— Я Элен, твоя Элен.

По ее разумению, момент полного любовного слияния был максимально удобен для завладения этим именем. Где-то в глубине, в тайниках его памяти это имя должно было храниться под семью печатями, и, произнесенное в нужный момент, тем более в такой чувственно-взвинченный, оно должно было освободиться от оков забвения и, всплыв на поверхность памяти, соединиться с обликом женщины, находящейся в объятиях. Его любовь перетечет к ней, реальной, находящейся здесь рядом, а о существовании той, далекой, он не вспомнит уже никогда.

Лавиния все рассчитала хорошо, за исключением одной детали. Вырвавшись на свободу, имя возлюбленной, как фокусник, достающий бесконечные платки из своего котелка, вытащило на свет все остальные воспоминания.

Энтони вскрикнул, как если бы сильный свет ударил его по глазам. Он с силой оторвал от себя уже почти проникшую в его сердце Лавинию и отшвырнул в сторону. Она скатилась с кровати и теперь сидела на четвереньках на полу, хищно оскалившись. Ничего привлекательного не было в ее искаженной яростью красоте.

— Приветствую вас, мисс Биверсток, — победоносно улыбаясь, сказал Энтони, — смею вас заверить, что несмотря на все происшедшее, неизменно к вашим услугам.

Его галантность выглядела издевательством.

Лавиния медленно встала на ноги.

— Вы чувствуете себя победителем? Совершенно напрасно, и поверьте, у меня будет случай вам это доказать.

Она сделала неуловимое движение рукой, и от потолка отделилась одна из квадратных плит и стала медленно опускаться на четырех удерживающих ее цепях. Не дожидаясь, когда она достигнет пола, Лавиния вспрыгнула на нее, и уже через несколько секунд никого в подземелье не было.

После визита-налета на дом в Бриджфорде у сэра Фаренгейта, как уже говорилось выше, осталось чувство неудовлетворения. В самом деле, не за испанскими же книгами он туда ездил?! Все его ощущения подсказывали ему, что он на правильном пути. И поведение Лавинии, и сонные слуги, и вся атмосфера, царившая в усадьбе, говорили о том, что там скрывается какая-то тайна. Сэр Фаренгейт был уверен, что этой тайной является его сын, и мысль о том, что он был рядом, может был, нуждался в помощи, может быть, истекал кровью, терзала его, и чем дальше, тем сильнее. Она не оставляла его ни на секунду — занимался ли он делами или беседовал с кем-нибудь.

Сидя с лордом Ленгли и мистером Фортескью у себя в кабинете и выслушивая их бесконечные соображения относительно стратегической роли Ямайки в Новом Свете, сэр Фаренгейт также думал о своем. У него то нарастало предчувствие, что какой-то важный кусок жизни приближается к развязке, то вдруг его окутывала волна безысходности и отчаяния, когда все кажется бессмысленным и ничтожным, в том числе и всевозможные стратегические соображения.

Мистер Фортескью, став высоким правительственным чиновником, изо всех сил старался показать, что занимает свою должность не зря. Он не мог не воспользоваться присутствием на острове высокого гостя из метрополии и старался произвести на него наиболее благоприятное впечатление. Он чуял, что положение сэра Фаренгейта, всегда казавшееся столь незыблемым, несколько пошатнулось, авторитет его в глазах лондонских чиновников перестал быть чем-то непререкаемым, и, если он совершит еще один-два необдуманных шага, вполне может статься, что ему начнут подыскивать замену. А господам в центре всегда нравится, когда подходящая фигура уже имеется на месте. А тогда, став губернатором, — чем черт не шутит — можно будет попытаться оставить позади, в смысле богатства, и самих Биверстоков.

Лорд Ленгли был человеком чванливым, желчным, с целым набором предрассудков и старческих недомоганий, но при этом по-своему неглупым, и он неплохо разбирался в деле, которое на него возложили. Он отлично видел, куда направлены старания вице-губернатора. Его очень огорчало, что сэр Фаренгейт, человек, идеально подходящий для своей должности, так погрузился в семейные обстоятельства. Вот если бы к его уму и профессиональному опыту добавить энтузиазм этого тщеславного Фортескью, мог бы получиться идеальный губернатор.

Появился Бенджамен и доложил, что милорда желает видеть один голландец, капитан брига «Витесс».

— Что ему нужно?

— Он говорит, милорд, что дело важное и что вы в этом деле заинтересованы.

Губернатор внутренне встрепенулся. Что ж, если судьбе угодно послать ему помощь через капитана голландского брига, он не будет этому сопротивляться.

— Пригласи его.

Голландец оказался краснощеким сорокалетним гигантом, он почтительно поздоровался и спросил, кто из присутствующих господ является сэром Фаренгейтом.

— Я.

— Рик Ван дер Стеррен, с вашего позволения.

— Очень приятно.

Голландец прокашлялся в кулак.

— У меня вот к вам какое дело, — начал он с обычным нидерландским акцентом, превращающим английскую речь в нечто не вполне серьезное.

— Я слушаю вас самым внимательным образом.

— Вчера утром я у вас пришвартовался. Двенадцать тысяч фунтов ванили и специй, но не это главное. На борту у меня была одна девчонка.

— Элен?! — воскликнули в один голос лорд Ленгли и мистер Фортескью.

— Нет, ее не так звали, ее звали Тилби. Я подобрал ее в Мохнатой Глотке. Она, джентльмены, обратила на себя внимание несколькими словечками. Мне приходилось слышать их на севере, я плавал туда раньше.

— Прошу вас, ближе к делу, — попросил сэр Фаренгейт.

— Так я вам про дело и толкую. Иду я по рынку, смотрю — девчонка, служаночка по виду, торгуется с мулаткой и такое говорит… извините, джентльмены, но ни в английском, ни в голландском языке таких слов нет. Услышать именно эту брань на здешних широтах — чудо господне.

Джентльмены улыбнулись, догадавшись, о чем вдет речь. На взгляд сэра Фаренгейта ничего не было удивительного в том, что Элен вывезла в своей детской памяти несколько соленых выражений, бытовавших среди моряков ее народа. А поскольку они с Тилби росли вместе, кое-что могло перекочевать и к служанке. Тилби, вероятно, не всегда идеально выполняла свои обязанности и давала госпоже повод попрактиковаться в своем родном языке. Но внешне губернатор остался холоден.